Тут девушка со всей своей наивностью извинилась и произнесла слова, которые употребил Каспер… – «какого-то безусого сопляка», то он бы никогда с этим не смирился. А вот аптекарь – другое дело. Тем более что Каспер всегда чувствовал к нему симпатию.

– Вот как мудро я все решила! – засмеялась она в заключение, погрузив всех в глубокую задумчивость.

При этом она так выразительно посмотрела на Юлиану, словно у них все уже было договорено, все преграды преодолены, и теперь осталась только эта несущественная мелочь, с которой они тоже совладали.

Юлиана стала одеваться. Вчерашний вечер выбил ее из колеи – слишком много событий, слишком много неожиданностей. Все, очевидно, близится к финалу. Но какому? Будет ли в нем свет впереди? И если Рута попытается сделать то же, что и Лукаш, сохранить душевное спокойствие будет не так просто. «Я не вытерплю, не вытерплю еще одного выяснения отношений. Снова эти словесные плетения, в которых теряешься, в которых вязнешь и не способен освободиться, запутываясь все сильнее. Что я могу ей сказать? То же, что Лукашу? Почти то же самое. Потому что место или город уже не будут играть никакой роли. Хотя я могу сказать правду. Что меня здесь удерживает? Чего я боюсь? Разве есть что-то, что может изменить мои планы?»

В круглом зеркале на стене Юлиана увидела свое лицо. Оно было мрачным и насупленным. Она попыталась улыбнуться и почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Тряхнула головой, плеснула несколько горстей холодной воды в лицо, затем окунула щеточку в меловую пасту и стала чистить зубы, одновременно прислушиваясь ко всему, что происходит в саду. Айзек и Рута все еще были там. А где Лукаш?

Прихорошившись, Юлиана подкралась к лестнице и посмотрела вниз. В аптеке никого не было. Со склада доносилось шуршание – видимо, аптекарь был именно там. Она тихонько спустилась, стараясь ступать на самый край ступенек, чтобы не скрипели, и выскользнула из дома. Кажется, ее исчезновения никто не заметил.

Город уже жил своей обычной бурной жизнью. Рынок был битком забит телегами и палатками, все, что должен был употребить Львов съестного, было здесь. Мещане и мещанки, слуги и служанки, горничные и повара – все они сновали между рядами, набивая свои корзины. Визжали свиньи, кричали на все голоса пернатые, стучали топоры, разрубая кости. Это утро не отличалось от любого другого, кроме воскресений, когда площадь перед Ратушей становилась к обеду безлюдной. А уже после обеда народ выходил из церкви, и начиналось движение, непременно завершавшееся в шинках.

Юлиана дошла до Краковских ворот и в растерянности остановилась. Навстречу ей немилосердно грохотали фуры с бочками, в которых плескалась рыба, с поросятами и свиньями, с горами зелени, с дровами и торфом, с кувшинами и горшками. Казалось, этому каравану не будет конца и края. Девушка никогда не выходила так рано из города и сначала колебалась, что же ей делать – ждать или попробовать протиснуться. Наконец она выбрала второе, хотя это было нелегкой задачей. Но на берегу реки было тоже шумно и людно, как и всегда в день, когда прибывали корабли из дальних краев. Купцы толклись здесь с самого утра, и когда товары оказывались на берегу, набрасывались со всех сторон, рассматривали, щупали, громко торговались и сторговывались. Неподалеку уже ждали повозки и тележки, а около них – слуги, готовые паковать покупки и везти на склады. Некоторые торговались, не дожидаясь, пока товар причалит на лодке, и кричали еще с берега, а с корабля отзывались, называя цены и меры. В этих нервных криках, которые раздавались на разных языках и с разным уровнем эмоций, тонуло все.

Воздух был налит свежестью и солнцем, но дул сильный ветер, поднимая пыль. Юлиана, кутаясь в плащ и надвинув шляпу на самые глаза, быстрым шагом прошла сквозь толпу. На причале стоял знакомый ей корабль «Сан-Иеронимо». Она выхватила глазами капитана Корнелиса и приблизилась к нему. Капитан сидел на бочке, вытянув свою деревянную культю, уже изрядно потемневшую, лоб его был повязан черным платком, а на коленях он держал новенькую аркебузу.

– А-а, Лоренцо! – радостно закивал он. – Как дела? Хорошую ли аркебузу я приобрел? Еще не стреляная. Можно сказать, невинная, как целомудренная девушка. Но, к сожалению, я еще не скоро ее испытаю, – он показал забинтованную правую руку. – Испанцы нас немного потрепали. Видишь, я сказал, что уже к вам сюда не попрусь, а все-таки пришлось. Снова товара больше, чем могли проглотить другие города. Что ты оглядываешься? Мои все сидят на корабле. Никого не выпустил на сушу. А то чего доброго опять кто-нибудь пропадет к чертовой матери.

– Наш уговор в силе?

– Уговор как погода – сейчас так, завтра иначе. Но не для тебя. Брехуном я никогда не был.

– Сколько?

– Шутишь? Это я у тебя в долгу, – он постучал по своей деревяшке и кивнул, подмигнув: – Завтра утром. Как пробьет восемь. После восьми нам запрещено оставаться. Должны отчалить. Но мы и так хорошо справились – почти все распродали. Осталось немного. О, кстати – этому твоему аптекарю не надо сушеных бананов? Отдам за полцены. Или даже не так: за четверть цены. Представь – здесь ни одна холера не хочет их покупать. Дикие люди!

Юлиана отошла, разочарование и грусть пронизывали ее до боли. Она брела, ничего не видя перед собой, на глаза наворачивались слезы, которые она быстро смахивала, поэтому и не заметила Руту, которая следила за ней от самой аптеки, а теперь шла следом, то приближаясь, то удаляясь. Разговора с капитаном Рута не слышала, до нее доносились только отдельные слова из капитанской глотки. В конце концов она не выдержала и, поравнявшись с Юлианой, коснулась ее плеча. Юлиана вздрогнула и со страхом посмотрела на девушку, она и не подумала, что кто-то может за ней следить.

– Лоренцо… – сказала Рута. – О чем ты договаривался с капитаном?

Юлиана не скрывала своего замешательства, лихорадочно вспоминая, не было ли сказано чего лишнего. Вроде бы нет. Она успокоилась и ответила ровным уверенным голосом: