укрывалась одеялом и бараньим кожухом, ей казалось, что она лежит под тяжелыми снежными заносами, но под этой тяжестью она чувствовала себя уютнее. Едва открыв глаза, она почувствовала смутную тревогу, будто что-то должно было произойти, что-то не слишком приятное и нежелательное. Она и раньше ловила себя на мысли, что предчувствия редко ее подводят. В такие минуты она предпочитала не вставать с постели, а лежать и смотреть в окно, хотя там видны были только облака и голые вишневые ветви. Разве не хватит ей того, что случилось вчера поздно вечером, когда Лукаш попытался ее разговорить, выжать из нее то, что его больше всего его интересовало, – ее отношение к нему. После того, как было сожжено чучело, аптекарь с Айзеком и Рутой спустились в винный погребок пана Прохазки. Юлиана скоро там их и застала, напрасно пытаясь отыскать на Рынке. Они выпили вина, немного поговорили и начали расходиться. Айзек поднялся в аптеку, а Лукаш с Юлианой провели Руту. И вот на обратном пути это произошло – этот разговор, которого она так боялась и о котором предпочитала не думать. Она видела, что все труднее становится выскальзывать из словесных капканов Лукаша, избегать разговоров, которые все больше ее угнетали, потому что вели в никуда, заставляли теряться в пустыне слов, выпутываться не всегда удачно. Но она, правда, была готова к этому, она знала, на что идет, и предполагала, чем все закончится; единственное, чего ей хотелось – как можно дальше отсрочить звучание последних аккордов этой музыкальной драмы. В отличие от Лукаша и Руты, она все знала наперед, и ей было грустно потому, что вынуждена была обращаться с ними так жестоко, было бы куда благороднее с самого начала открыться, но это тогда бы разрушило все ее личные планы и намерения. Вчера, когда Лукаш перешел от намеков и недомолвок к прямым вопросам, она сказала:

– Мне очень жаль, но я не смогу вам дать того, на что вы надеетесь. Прежде всего – своей любви. Я не могу принадлежать не только вам, но и любому… в этом городе…

Она с ударением произнесла «в этом городе», но Лукаш не заметил тут никакого для себя сигнала, его задели слова, которые были произнесены перед этим, и он ухватился за них, стремясь заставить развить их, объяснить. Но что она могла объяснить? Не сегодня и не здесь.

– Скоро вы поймете, что я имела в виду, – сказала Юлиана. – Каждый носит свою печать. Моя печать черная и горькая. В другое время и в другом месте, – она снова сказала это, – возможно, у нас что-нибудь бы и вышло. Но не при таких обстоятельствах.

И снова она загнала его в тупик своими рассуждениями, потому что он сразу проникся этими загадочными «обстоятельствами», о которых она упомянула. И это была последняя капля. Она знала, что ей лучше молчать, а не говорить, потому что каждый раз она открывала в своей обороне очередную брешь, в которую он во весь опор пытался прорваться. И она умолкла, покорно слушая его исповедь. Действительно ли он ее любил? Или любил в ней только свою любовь, выпестованную в воображении? Но даже если действительно любил, что с того? Так только больнее и хуже. Он остановил ее, не доходя до аптеки, положил руки ей на плечи и продолжал говорить, и слова его давили в ее сознании на какие-то давние раны, на какие-то очень чувствительные места, которые она никакими усилиями не могла закрыть. Она едва сдерживалась, чтобы не заплакать, но годы пребывания в роли мужчины сказались – она выдержала этот натиск. Правда, это стоило ей прокушенной губы. Она подумала: «Хорошо, что я успела выпить перед этим вина» – это придало ей силы и твердости. Она упорно молчала и только смотрела в его лицо, не отводя глаз, а он под ее взглядом терялся, терял нить мысли, время от времени опускал глаза и говорил куда-то в землю, и все, что он говорил, было ей и так давно понятно, и в какое-то другое время она бы с радостью это услышала и приняла, но не здесь, не здесь, не сейчас, не сейчас… Она уже была на грани того, чтобы вырваться из кружев его слов и убежать, забиться в свой уголок, но, к счастью, он, словно догадавшись, что разговаривает с холодным сфинксом, замолчал. Далее они возвращались в тишине, в гнетущей тишине взаимных недоразумений и безнадежных недомолвок.

Юлиана выскользнула из-под одеяла и выглянула в окно. В саду возились Айзек и Рута: он сгребал в кучу прошлогодние мокрые и перепревшие под недавним снегом листья, а она выкапывала из влажной земли корешки моркови, пастернака и петрушки, которые перезимовали под этими листьями. Юлиана охотно присоединилась бы к ним, но не сейчас, не сейчас. Рута уже чувствует себя хозяйкой, и это замечательно. То есть было бы замечательно, если бы она не положила глаз на Лоренцо. Это чересчур – отбиваться сразу от двух людей, к которым чувствуешь глубокую симпатию, и она желала бы, чтобы они были вместе, счастливые и влюбленные. Но почему-то все пошло наперекосяк. Почему я, а не Рута? – подумала Юлиана. Неужели он не увлекся ею только потому, что она живет с палачом? Но он ведь знает, как все на самом деле. А вчера, в тот тяжелый вечер, когда они с Лукашем вернулись в аптеку, произошло еще одно знаменательное событие: Каспер привел Руту обратно и заявил, что она может быть свободна, что он отказывается от своего права на нее. Он был печален, но тверд в своих намерениях. Рута светилась радостью. Еще одна разбитая любовь. Точнее, еще две: Каспера к Руте и Руты – ко мне. Итого – три! Три разбитых сердца. Из которых, по крайней мере, одно об этом пока не подозревает.

Юлиана почувствовала легкую панику. Ведь вечер не закончился так, как должен был закончиться, потому что Рута начала рассказывать, каким образом освободилась от Каспера, и ее рассказ, конечно, адресовался прежде всего Лоренцо. Рута упала перед Каспером на колени, заломила руки и со слезами на глазах умоляла, призывая на помощь всех святых, даровать ей свободу. И чтобы подкрепить свою мольбу чем-то весомым, не нашла ничего мудрее, хитрее и остроумнее, чем как заверить Каспера в том, что она смертельно влюблена… о Господи!.. В аптекаря!

Лукаш с Юлианой не на шутку были огорчены этим известием. Но чего можно было ожидать от этого экзальтированного ребенка, все эмоции которого – на поверхности? Она решила, что именно такое объяснение произведет на Каспера необходимое впечатление. Любовь – и не больше. Чтобы уже окончательно уничтожить все его надежды и любые аргументы. При этом она, правда, не удержалась и намекнула, что знает, как Каспер в ее отсутствие развлекается с сарацинкой. Так что ему одиноко не будет. Правда, Каспер поинтересовался, почему такая безудержная любовь пробудилась именно к аптекарю, в то время как он не раз замечал, какими глазами смотрит Рута на Лоренцо. И если бы Рута сказала, что выбирает вместо зрелого мужчины… –