противоречия. Казалось бы, это и есть наилучшее, безмятежное состояние. Но мир без конфликта воспринимался каким-то плоским, из него – подумать страшно – исчезло важнейшее: твердь убеждений. С её утратой оказались зыбки и лишены опоры столпы веры – жизнь, смерть и даже сам Бог.

Клок тумана пересекал рассвет от берега до берега горизонта, чтобы однажды раствориться, пролиться дождем, впитаться в луг или пополнить большое облако. Любой исход не являлся для тумана концом, потому что у пути его не было начала и направления, пока этот путь не прослеживался чьим- то неравнодушным взором. Для Кортэ бытие облака представлялось удручающе безвольным и неличностным, ведь он не готов был по воле ветра – чужого или даже родного – плыть, куда угодно этому самому ветру… Возникало сомнение: бытие ли это?

Полмира заслонила голова Иларио, и вмиг Кортэ стало хорошо, присутствие знакомого человека сразу избавило от безвольной и бездумной участи.

– Очухался?

– Ох, не пропадай, – сиплым шепотом попросил Кортэ. – Тошно быть облаком.

– Понятно. Лей еще, – безжалостно велел Иларио и отстранился.

Ледяная вода хлынула сплошным потоком, изгоняя из сознания остатки тумана и вынуждая зубы часто, дробно лязгать. Пару раз прикусив язык, Кортэ сполна осознал: он, благодарение Мастеру, вовсе не облако, он – замерзший нэрриха, копошащийся в луже посреди двора. Он счастлив быть самим собой, и ничуть не более. Но ведь – и не менее!

– Недоумки! Отродья шелудивого козла, пособника криворогого чёрта из…

– Вроде очухался? – изрек Иларио, вслушиваясь в поток ругани, звучащей всё разнообразнее и громче. – Сидра ему, если хоть капля уцелела.

– Мой сидр! – ужаснулся Кортэ и рывком принял сидячее положение, более не отвлекаясь от главного на пустопорожнюю философию. – Черти краснозадые! Ну, если выпили без меня… Ну, держитесь.

– Ну, держи, – серьезно предложил Иларио и передал запотевшую кружку.

Напиток был тот самый: мутный, терпкий, выдержанный. Кортэ выхлебал его длинными глотками, радуясь каждому мигу земного рассвета, ощущая себя живым и счастливым здесь, в несовершенном мире, дозволяющем сыну тумана не быть облаком, а сколько угодно брести против ветра, пусть даже из чистого упрямства и без верной цели.

Иларио подвинул табурет и покосился на дверь. Кортэ замотал головой: в гостерию не пойду, тут небо, родной ветер играет с дурными клочьями сырости, не способными спорить.

– Вион? – допив сидр, Кортэ утер губы рукавом, сел верхом на табурет и прикрыл глаза, собираясь с мыслями.

– Пока лежит и даже не дышит, – насторожено и мрачно вымолвил Иларио. – Ты, впрочем, тоже не дышал. Кандэ прислал сообщение, как ты и велел с вечера. И – да, ты прав. Не зря следили за указанными домами.

– Кто?

– Сакариас, прозываемый Вернивским. Он в квартале ростовщиков, как я понимаю, человек немаленький.

– Вернива – порт в Галаторе, где его родня пятое поколение крепко держит ссудное дело, – кивнул Кортэ. – Так… до чего ж тягостное занятие – думать! Погоди, без спешки рассужу ещё раз. Я желал показать королю заговор во всей красе. Я заподозрил, что под властью у Баса сгибается и хиреет не только Вион. Затем я сделал смелое утверждение: Бас плотно связан и с вынужденными слугами вроде Виона, и с теми гниденышами, кто сознательно покорен ему. Таких в ночной болтовне было самое малое двое: неведомый чернокнижник и мой самозваный ученик, который рычит, себя не помня. Столь спорные домыслы привели меня к идее пугануть тварь. Ей годится лишь тело, способное к подчинению и выдерживающее пытку утраты контроля над собой… Я показал твари, что могу лишить её возможности управлять «слугами», для этого траванул Виона, когда тварь полезла рвать мне горло. Ну и отравился сам, мелочь… Нэрриха выносливы, но даже нам после ядовитого дыма – не вздохнуть, это почти смерть, травку я выбрал надежную. Сакариасу, если верить сведениям Кондэ, хватило меньшего, чтобы сдохнуть, он-то человек. Получается, я во многом прав: когда тело Виона оказалось отравлено, связь сгубила и посредника.

– Ты уверен?

– Я ни в чем не уверен, чернокнижье – не моя стезя, я почти свят, в крайнем случае предпочитаю подкуп и лжесвидетельство, – огрызнулся Кортэ. – Виона сунь в подпол, недосуг возиться с ним. Коня седлай, если ещё не готов. Желаю сам и прямо теперь увидеть, как умер ростовщик.

– А король?

– Иди, смело буди его до полудня! Я-то ленив и умен, не подставлюсь под монарший гнев, – хмыкнул Кортэ и неодобрительно пощупал мокрую рубаху. – Поехали. Галопом! Чёрт, знать бы наверняка: один Сакариас сдох или еще кто не дотянул до рассвета? Где теперь тварь и свободен ли Вион, хоть и временно, а?

– Все тебе надо быстро и даже сразу, – укорил библиотекарь, принимая у слуги повод коня Виона и без спешки забираясь в седло. – Поехали вместе… Не помолясь с утра, ты чертыхаешься, без меры и закуски пьешь сидр. Ты, брат мой, отягощаешь душу, когда думаешь о греховном, темном деле. Когда ты был в последний раз на исповеди? Признай: давно…

Кортэ расхохотался, азартно кивнул, мигом занял седло Сефе, хлюпая насквозь мокрыми штанами и усугубляя свое несовершенство новыми бранными словами. Два вороных скакуна галопом вырвались со двора и понеслись, высекая из мостовой искры и создавая волну грохота воистину штормовую.