так и проводят через обряд. Аше, маленькая охранница с гибкой фигуркой танцовщицы – Аше не солгала, хвастаясь убитым ею в день посвящения «зверем с рогом на морде, сильно большим, тяжелым, как пять Лало». Сейчас маари вышла на большую охоту, и за спиной у неё был надежный союзник – Пабло. Вокруг колыхался и шуршал биением сердец волокнистый мир, незнакомый и враждебный даже для детей ветра. Мир, позволяющий маари подобраться к врагу вплотную и быть достаточно быстрой.

В последний миг сын песка все же ощутил угрозу. Он начал оборачиваться, заслонился левой рукой от пламени и широкой дугой провел перед собой клинок, удерживаемый в правой. Аше припала к земле, уходя из-под удара. Лезвие лишь срезало несколько косичек и распустило весь тяжелый пук волос, они змеями заплясали в огненном ветре…

Окровавленное копье маари вошло под ребра нэрриха, ударило глубоко и точно, вынудило отпрыгнуть назад. Темное серебро крови сына ветра скрутилось нитью – и влилось в почву нездешнего мира, накрепко привязывая к нему. Аше отпрянула, перекатилась и юркнула к заросли, уступая место Пабло. Тот навалился на нэрриха со спины, подмял его вооруженную руку, локтем разыскивая горло.

– Нет! – второй раз попросила у безжалостной ночи королева. И прошептала непослушными губами: – О Мастер…

Нэрриха успел отправить вслед Аше ядовитое жало ножа, резко вывернулся из захвата Пабло, дотянулся до оружия и пропорол бок служителя. Рванулся из последних сил к краю тростника – тому самому, внутреннему, скрывающему шатер королевы. Изабелла беспомощно смотрела, как сворачивается обиженным ребенком Аше, зажимая рану на боку и не имея возможности прекратить течение крови из-под лезвия, взрезавшего спину. Рядом с ней бледнеет фигура Пабло, теряется в игре искр и теней огненного тростника.

Враг – тусклый, полумертвый сын песка – все еще жил. Он полз, на ощупь выбирал путь и раз за разом, вопреки всему – не ошибался. За слабеющим телом тянулась рваная бахрома крови, но упрямец извивался, подтягивался, щупал пальцами тропу – и не терял ни капли ярости, накопленной в чаше стремления убить. Сын песка явился сюда, чтобы исполнить найм, совпавший с личной местью… Кто из людей поймет, за что именно он мстил? Кто перечислит все грехи и ошибки мертвых предков, памятные лишь для нэрриха?

Крепкие руки Лало отодвинули королеву, как ребенка. Служитель Башни и дикий колдун, – усмехнулась Изабелла, откидываясь на мягкое и продолжая в оцепенении следить за нэрриха и думать о Лало – только его простой рассудок не находит странности в столь несочетаемом и греховном соединении ереси и веры.

– Во тварюка, – прогудел Лало со смесью уважения и отвращения. – Ить доползет.

Колдун на ощупь нашел свой меч, широкий и короткий, как мясницкий тесак. Клинок он получил два дня назад из рук Оллэ, и с тех пор норовил показывал его всем, по-детски сияя гордостью, позволяя себе простецкую похвальбу и не забывая ни на миг о необходимости совершенствовать навык вооруженного боя.

Меч солидно прошелестел, покидая ножны. Рука нэрриха все же пробила мрак, заскребла по земле у полога шатра, тело стало просачиваться в мир из небытия. Лало откинул ткань шатра, примерился – и опустил клинок, вогнал его в землю глубоко, по рукоять. Вторая рука сына песка успела наказать убийцу, вспарывая ему бок спрятанным в ладони ножом… а срубленная голова уже катилась прочь, отдавая серебряную кровь обоим мирам – привычному и чуждому, поделившим тело надвое. Королева следила за подпрыгивающим движением жутковатого шара, который поворачивался к ней то мертвым удивленным лицом, то испачканными кровью волосами затылка…

– Плохо, – выдохнул Лало, упал на колени, зажимая рану. Он чуть помолчал, морщась и всматриваясь в чуждый мир. Тихо, сквозь зубы, добавил: – Пока-то я держу нитку, а ить надобно вынуть оттоль Аше. Я не управлюся, кровь предаст меня, раненому соваться туда нельзя. Ну, буду держать, значит. Вы уж покричите Оллэ. А ну как он проветрился, мозгами поправился? Ить помрет Аше, и всем, кто край держит, придет конец. Да и нам несладко будет, так-то.

– Оллэ! – крикнула королева, пробуя рассмотреть сына шторма в ночи, густеющий и смыкающейся сбывшимся кошмаром. – Оллэ…

Огоньки чужой крови делались едва различимы. Серебро сияния жизни нэрриха тускнело и смазывалось: Аше отдала «женщине-вождю» многое и не скупясь, но теперь, когда сама она оказалась на грани гибели, дар утратил полноту.

– Плохо, не отзывается… Так ить, одно остается, – решительно, с нажимом убедил себя Лало. – Она сказывала: не положено, а токмо я уж послушал умников на острове у Энрике, оказался кругом неправ. Ежели я есть главный колдун, сам патор по ихней вере… получается, я знаю, как правильно, а как гадко.

Королева выслушала нелепого колдуна, едва разбирая его деревенские доводы сквозь гул крови в ушах. Дар Аше сошел на нет, зато обычный слух возвращался. Остальные чувства тоже восстанавливались. Кожа снова различала тепло и холод, мягкость меха. Глаза слезились, резь донимала все мучительнее, зато тканевый потолок шатра угадывался на своем законном месте.

Темная фигура человека герцога заслоняла свет, это беспокоило.

Знакомая чашка с южным узором позолоты и синей краски возникла возле носа и пообещала временное, но жизненно важное избавление от тошноты. Королева приподнялась на локтях, внимательно наблюдая, как Лало рычит, ладонью зажимает рану. Вот он упрямо встает в рост, пьяно шатается и шагает к краю темного мира… Теперь Изабелла не видела тростникового огня, замечая лишь стену мрака, которая изгибалась вне шатра сплошным куполом. Лало старательно извозил свободную руку в собственной крови, нарисовал поверх тьмы кривой знак кровли намерений, и тот вспыхнул золотыми бликами.