Радость охватила Ивана от тревоги и страха ее. Крепко сжал он беспомощно и жалостно протянутые к нему руки Марьюшки и привлек ее к себе. Несколько, казалось, долгих и в то же время кратких мгновений смотрел он в ее голубые глаза и ласково молвил:

– Не бойся, Марьюшка…

– Иване, – раздался веселый голос Юрия, – иду в покои к тобе, и Степан Димитрич со мной.

– Ну, прощай, Марьюшка, – торопливо сказал Иван и, поцеловав в губы, добавил нежно: – Не тревожь собе сердце. Бог нам поможет.

Марьюшка уронила обессилевшие вдруг руки, но, когда Иван отошел от нее, побежала к нему и остановила.

– Стой, стой, Иване, – заговорила она быстро и взволнованно. – Яз благословлю тя, как матушка моя отца благословляла на походы.

Она перекрестилась сама, потом истово перекрестила Ивана и отошла от него молча и степенно, в сознании исполненного долга.

Вечерело. Жаркий весенний день медленно остывал, сильней золотились края небес, и бока высоких, нагроможденных друг на друга облаков чуть-чуть розовели. Тени становились длиннее и гуще. Тень от башенки-смотрильни, ломаясь на покатых крышах и на перилах гульбищ, заметно для глаза тянулась и сдвигалась куда-то в сторону.

Марьюшка и свекровь ее, Марья Ярославна, стояли в тени башенки на самых высоких гульбищах и, опираясь на перила, жадно глядели на дорогу к Серпухову. Там, подымая облака пыли, шли на рысях конные полки самого великого князя. Ехал он в колымаге, окруженный своими воеводами дворскими.

Марья Ярославна обняла за плечи Марьюшку и заговорила печально и ласково:

– Такова-то доля наша, милая доченька. Сперва сыночки ушли, может, на смертушку, а вот и отец их туда же.

Марьюшка взглянула быстро на смолкшую вдруг Марью Ярославну и почувствовала, как теплая тяжелая капля упала ей на руку и скользнула на перила.

– Матушка! – воскликнула она, судорожно обнимая Марью Ярославну. – Ведь и мой-то Иванушка там и государь-батюшка…

Обнялись обе и заплакали. Долго молчали они, и вот чуть печально и нежно усмехнулась Марья Ярославна.

– Любишь ты сыночка-то моего? – спросила она.

Марьюшка вспыхнула вся и, пряча лицо на груди свекрови, молвила вполголоса:

– Как в небе солнышко люблю. – Потом, крепче прижавшись к свекрови, поцеловала ее около самого уха и зашептала: – Ночь всю проплакала… Токмо ране-то благословила его на прощанье. Когда отъезжал он, в сенцах мы виделись…

И много рассказывала она матушке, волнуясь, смеясь и плача, а свекровь все ласковей и ласковей перебирала ей волосы. Чуть улыбаясь, слушала она с нежной печалью, что и сама переживала когда-то, и словно молодость свою видела сызнова.

Уж зарозовело с полнеба на западе, и темнее восток, и пыль давно улеглась на дороге, что идет к Оке-реке, где вороги злые опустошают города и села, грабят, жгут и в полон берут. Отстранив от себя немного Марьюшку, поглядела Марья Ярославна в лицо взволнованной девочки, крепко поцеловала и, совсем как родная матушка, сказала:

– Пора нам, доченька, вниз идти, деток кормить и самим ужинать…

На пятый день после отъезда, под самое утро, когда в хоромах все еще спали, вернулись в Москву оба великих князя и Юрий. Шумом и суматохой среди тьмы ночной наполнились вдруг княжии хоромы. Торопясь и трясясь от страха, оделись наскоро княгини и вместе со всеми дворскими слугами побежали в переднюю навстречу вернувшимся.

Иван, увидя испуганных женщин, крикнул:

– Да не плачьте! Прогнали мы татар; воевода Федор Басёнок всех нас опередил – настиг, разбил ордынцев.

– Сам Салтан-царевич еле в Поле убег! – звонко и весело воскликнул Василий Васильевич. – Басёнок-то все отбил у поганых: и полон, и животы, и всяко именье, что они награбили.

Василий Васильевич оживленно рассказывал, как все было, но Иван не вникал в разговоры, а, глаз не отводя, любовался юной своей супругой. Еще входя в переднюю, он при зажженных свечах увидел радостно сияющее лицо Марьюшки. Взглянув на Ивана, сразу забыла она все тревоги и горести, только слезы еще блестели на ее ресницах. В волнении она то протягивала издали руки к Ивану, то опускала их, делая странные движения, и повторяла вполголоса одно и то же:

– Иванушка! Иванушка…

Сам не замечая того, Иван быстро подошел к Марьюшке и впервые при всех обнял ее и поцеловал в уста. Она замерла на груди его, а он, стиснув ей ладонями виски и жадно смотря в дорогое личико, воскликнул:

– Радость ты моя, желанная!

Марьюшка как-то сразу совсем успокоилась и, прислонившись щекой к плечу Ивана, улыбалась ясно-ясно, совсем детской улыбкой.

– А мы с матушкой, – громко зашептала она, – обе по ночам плакали и пред кивотом молились, как ко сну отходить. Ниц пред иконами лежали… Вот и вымолили. Все вы живы-здравы вернулись.

Иван смотрел в ее прозрачные голубые глаза, и казалось ему, будто странные птицы летят к нему из его рано отжитого детства и опять поют ему