уймате под собою люди, дабы разбоя и татьбы не было. При удельных-то князьях много было пиявиц на теле нашем…»

Иван слушал протопопа с большим вниманием, а Василий Васильевич нетерпеливо хмурился.

Неожиданно заговорил какой-то старец из посадских:

– Князи великие и государи наши, мы все, сироты и черные люди можайские, хотим под Москвой быть. Воевод московских принимаем. А будут воеводы и наместники обижать кормами, вам, государи, пожалимся, а вы их корысть и лихость окоротите.

Иван, видя, что отец готов вспылить, громко и спокойно сказал:

– Неправедная корысть у нас впрок им не пойдет. Не дадим им корыститься.

– А вы сами, – усмехнувшись, вмешался Василий Васильевич, – памятуйте, как исстари бают: «Корыстен запрос, а подача – наипаче…»

– А ежели он батогом запрос-то изделает?! – крикнул кто-то из задних рядов.

Протопоп напугался такой дерзости.

– Тогда пожалуйся государю! – крикнул он в толпу и, обратясь к великим князьям, продолжал просительно: – Государи великие, простите нам невежество наше, пожалуйте нас милостию вашей…

Старый государь, чуя все время подле себя Ивана, гнев свой сдержал и, пожаловав всех живущих во граде и наместников своих посадив в Можайске, возвратился к Москве, никому зла не содеяв.

Но недолго покой на Москве был; на другой год ранней весной, как только степи зазеленели и потянулись в рост травы, слух пришел о татарах. Вскоре же и то ведомо стало: гонят к Москве Седи-Ахматовы татары из Орды с царевичем Салтаном во главе.

– Татарин-то степной, – молвил с досадой Василий Васильевич, – как лук: токмо снег сошел, он уж тут.

Помня о набеге царевича Мозовши, приняли оба государя поспешные меры. С гонцами приказано было всем удельным на конь садиться и к Москве идти на подмогу, а воеводе коломенскому, боярину Ощере Ивану Васильевичу, с коломенской ратью своей все броды и переходы через Оку стеречь и всякой ценой татар задерживать. Если же сила будет, бить их и сечь нещадно и в степь обратно гнать.

– Не зря можайский-то в Литву бежал, – молвил Василий Васильевич, лежа на постели в опочивальне своей после обеда. – Там же, Иване, и сын Шемякин, Иван Димитрич. Они всяко зло против нас мыслят заодно со всеми ворогами нашими. Татары разные всякую весну набеги творят. В Нове же граде, как вестники нам повестуют, конников, по немецкому обычаю, в латы оболочили. Войско свое на нас же крепят. И копья у них длинные и тяжкие, и щиты железные. – Князь великий помолчал и добавил: – Правда, с татарами ныне легче стало – потому грызутся между собой. Казанские против Большой Орды, а крымцы с Ордой ратятся – все они друг против друга. Тут видать, что деять-то: токмо натравлять их друг на друга, кости им, яко псам, бросать.

– Истинно, государь, – молвил Ряполовский. – Тут же и Литва, и Польша, и наши удельные вороги – все заедино. Все жир с котла сымать хотят.

– И немцы с ними, – добавил Курицын, которого Иван с позволенья отца иногда с собой на думу брал, – а за ними стоит и папа римский и все латыньство.

– Значит, латыняне, – догадался Иван, – с погаными заодно против нас?

– Исстари, – горячо проговорил Курицын, – у нас и в Орде папские лазутчики и послы живут и против нас ковы куют. Папа басурман поганых на христиан направляет, рад даже крест православный наш под татарскую луну склонить.

Вбежал в опочивальню князь Иван Патрикеев, как член семьи входивший без доклада, и обратился к дяде своему, Василию Васильевичу.

– Государь! – крикнул он. – Не посмел воевода Ощера на царевича ударить. Так и простоял с коломенской ратью у берега! Татары же, переправясь свободно, жгут, пустошат все кругом. Зарвавшись далеко, ныне повернули назад с полоном великим, со многим добром в степь спешат.

В ярости вскочил Василий Васильевич с постели и закричал, крепко изругавши Ощеру:

– Ну да ляд с ним! Речь с ним впереди. Иване, беги, бери с собой Юрья и все конные полки, которые готовы. Гоните на татар полон отбивать. Яз следом за вами! Сам полки поведу!

Выйдя от великого князя, Иван быстро, почти бегом, направился к начальнику княжой стражи, чтобы созвал тот немедля воевод тех конных полков, которые можно сейчас же вести в поход на Салтана-царевича. Пройдя уже сенцы, он услышал шаги и разговор у покоев матери. Оглянувшись, увидел он Дуняху с княжичем Борисом на руках и Марьюшку. Юная супруга Ивана играла с наименьшим братцем его, как с живой куклой, тот насмешил ее чем-то, и звонкий девичий смех серебром рассыпался по княжим сенцам. Рядом с ними стоял могучий старик Илейка, бородатый и лохматый, как леший, и глухо хрипел, захлебываясь от хохота. Невольно рассмеявшись, Иван быстро повернул к ним, но, вспомнив о делах, тотчас же крикнул Илейке:

– Отыщи Юрья! Вели ко мне идти думу думать. Да прежде Степана Димитрича зови, борзо бы шел. Сей часец в поход идем, и ты со мной.

– Бегу, бегу, государь, – ответил Илейка и легко, совсем не по-стариковски, побежал по сенцам.

Иван видел, как улыбка вдруг замерла на устах Марьюшки, глаза ее широко раскрылись и с тревогой смотрели на него.

– Куда ты, Иванушка? – тихо спросила она дрогнувшись голосом.

– Полки поведу на поганых, – громко начал он, – полон отбивать. Нагоним их с Юрьем и побьем. – Смолк он вдруг, увидев побелевшее от испуга лицо Марьюшки.

– Биться с ними будешь? – прошептала она.