– Да нешто сие язычество?! – возмутилась Фекла Андреевна и, крестясь, вышла с досадой из покоя.

Константин Александрович, улыбаясь, подошел к окну и заглянул на улицу.

– Что-то не едет владыка-то, – проговорил он, – ты бы, Феденька, сходил к дворецкому. Как бы не прозевали гостей.

– Иду, – ответил Федя и, вставая со скамьи, спросил: – А истинно то, что княжич вельми разумен?..

– Истинно так, – ответил Беззубцев, – дивно разумен. Велик и телесами, и разумением, будто и не отрок, а парубок. Ну, да сам узришь севодни…

Постучал и вошел в покой дворецкий Кондратьич:

– Едут, едут, боярин. Я те и шубу и шапку принес.

– Оболокайся борзо и ты, Феденька, – заспешил Беззубцев, – побежим! Не опоздать бы нам за воротами встретить…

Гостей провели прямо в крестовую, всю устланную душистым сеном. Там горели уж свечи и лампады перед большим резным кивотом. Шелковая занавеска была отдернута, и на окладах икон, на жемчужной обнизи всякого узорочья от огоньков свечей искрились райки, а от разноцветных лампад ложились синие, красные и зеленые пятна.

Княжич Иван не слушал молитв. Крестясь и кланяясь, он думал о Москве, о том, как встречают праздник у них дома, и есть ему хотелось нестерпимо.

Из крестовой Ивану видно было через сенцы, как в трапезную пронесли зажженные свечи в подсвечниках. Это напомнило о кутье. А когда в сенцах отворялись двери, пахло откуда-то печеными пирогами. Это было трудно выдержать, и княжич, наклонясь к Илейке, шепнул:

– Яз мыслю, звезда давно уж явилась, а владыка все еще молится!

– Часы ныне долги, Иване, – шепотом сочувственно ответил дядька, – царские часы-то. Я, прости мя, господи, и сам давно отощал…

Наконец все двинулись из крестовой в трапезную. Хозяева, кланяясь, пригласили гостей к столу, где беловатыми грудами на нескольких блюдах была подана кутья на меду с изюмом.

Благословив трапезу, владыка сел во главе стола вместе с княжичем. Беззубцев сам поставил перед владыкой небольшой глиняный кувшин заморской работы и молвил:

– Пей, отче святый, во здравие. Сие твое любимое, фряжское…

Все молча вкушали кутью. Раньше других насытился владыка и, отказавшись от прочих угощений, налил себе чарку заморского вина. Улыбаясь, он поглядел на Ивана и молвил, указывая на Федю Курицына, сидевшего рядом с Иваном Димитриевичем Руно:

– Тут вот, среди нас, Иване, язычник есть – сей вот юноша…

Владыка нарочно задержал свою речь, видя изумление княжича, и весело добавил:

– Не бойся, Иване. Язычник-то сей не по вере своей, а по искусству своему в чужих языках. Учился он у меня и по-фряжски. Ныне же лучше меня язык сей разумеет. Дар у него к языкам вельми велик…

– Нет, княже, – живо откликнулся Федя Курицын, – владыка искусней меня по-фряжски.

– Слушай, Иване, – прервал Курицына владыка, – какие языки он ведает. Ну, Федор, сказывай.

Княжич Иван с любопытством уставил свои темные глаза на молодого человека с небольшими усами, с едва пробивающейся золотистой бородкой. Испытывая неловкость и беспокойство от взгляда княжича, Федя заговорил торопливо:

– По-латыньски яз от отца своего научен разуметь. По-татарски же и по-литовски сам с отроческих лет научился, слыша речь их…

Владыка поднялся из-за стола и, перекрестившись на образа, поклонился хозяевам.

– Спасибо за гостьбу и ласку, – молвил он и добавил с лукавой улыбкой: – Приустал аз по старости. Пора на покой мне в свою келью монастырскую.

Благословив всех, он, так же лукаво улыбаясь, обратился к княжичу:

– Подь-ка, Иване, ко мне. Благословлю и тя. Оставайся на свят вечер у Костянтина Лександрыча. Веселей тобе тут будет в праздники…

Усмехаясь, владыка направился к дверям. Пошли провожать его княжич, хозяева и все гости их. В сенцах Константин Александрович, взяв из рук Феди шубу Авраамия, сам помог одеться владыке. Когда сани владыки отъехали от красного крыльца, Федя весело обратился к Фекле Андреевне:

– Тетенька, а владыка-то провидец. Догадался, что ты козюльку испекла, и уехал от соблазна, дабы и нас не смутить резким словом учительным…

– И пошто тобе козюлька далась! – сердито ответила тетка. – Яз мыслю, и у государя нашего козюльки пекут.

Иван после строгих монастырских порядков сразу почувствовал себя у наместника как дома.

– Истинно, боярыня, – сказал он просто и весело – У нас мамка Ульяна все, когда нужно, печет: и кресты, и лестницы, и жаворонков, и козюльки.

– Тетенька, не серчай, – смеясь, заговорил снова Федя, – к слову яз баю, шутки ради. Владыка же просто мешать нам не восхотел. Придут с колядой, а то и ряженые. При нем-то не покажутся, он знает сие. Сам же он, хошь и устал, всю ночь с монахами молиться будет.

– Верно, – согласился Константин Александрович и, обратясь к княжичу, добавил: – Мыслю, что владыка и приехал-то к нам, дабы тобя, княже, повеселить. В монастыре-то у него какое там веселье!

– Княже, ежели воля твоя будет, – радостно оживившись, предложил Федя, – пойдем завтра медвежатников да скоморохов глядеть!

– Яз с охотой пойду, – ответил Иван и, обратясь к наместнику, спросил: – А можно ли княжичу со скоморохами в народе быть?