платье и нелепой лыжной куртке.

На улице их ждали несколько фотографов. Они подошли и пристали с расспросами:

– Ваш сын действительно изнасиловал ту девушку в «Таверне на лужайке?»

– Он невиновен?

– Гудмен на самом деле хороший человек?

В тот момент они казались грубыми, но ретроспективно выглядели на редкость вежливыми. Когда Бетси Вулф, невысокая, грациозная и аристократичная, сказала: «Ладно, хватит уже», – фотографы действительно захлопнули крышки своих объективов и отступили.

На улице рядом с Эш шел Итан. Джона замешкался, неуверенный в своей роли бывшего бойфренда Эш. Он словно бы не допускал, что ей захочется принять от него утешение; всю свою жизнь он старался избегать допущений. Оба родителя Вулфов были слишком расстроены, чтобы продолжать разговоры с дочерью и ее друзьями, и нетвердо шагали вперед, поддерживая друг друга. Жюль могла бы подойти и встать рядом с Эш, взять ее под руку, но проблемы Эш вдруг показались непреодолимыми и выходящими далеко за пределы понимания Жюль. Вместо этого Жюль пошла одна, в нескольких шагах позади нее. Итан же сразу понял, что Эш нуждается в человеке, который помог бы ей прямо сейчас. Не спрашивая, он приобнял Эш и привлек ее к себе; Эш быстро склонила голову на округлое плечо Итана. Все они шли по улице в утренней синеве, и через каждые несколько метров на обочине тротуара приходилось огибать очередную связанную и брошенную новогоднюю елку.

Они поймали такси в разные стороны и распрощались. В последние минуты Итан Фигмен продолжал обнимать Эш Вулф, как никогда не обнимал ее раньше. Жюль заметила это и ничего не сказала, ведь это явно было всего лишь аберрацией. Итан только что сказал Эш, что, по его мнению, ей надо отправиться домой и попробовать заснуть.

– Я хочу, чтобы ты несколько часов побыла дома, ладно? – услышала Жюль его слова. – Просто отключись от всего. Ложись в кровать рядом со всеми этими дурацкими куклами…

– Они не дурацкие.

Эш чуть улыбнулась; Итан сумел ее подбодрить даже сейчас.

– Ну, на мой взгляд, все-таки немножко дурацкие, – сказал он. – Иа-Иа. И Тряпичная Энни со своей диковинной головой, покрытой волосами из пряжи. Знаешь, ты могла бы связать эту пряжу в узелки, одеть Энни в коричневую униформу и назвать ее Кноттци. С буквой «к», но звучит почти как «наци».

– Ты сумасшедший, – возразила Эш, продолжая улыбаться.

– А еще у тебя есть кукла этого жуткого прыгающего человечка из теста от компании «Пиллсбери», который весь серый и, надо же, якобы выглядит так, будто сделан из свежего теста? До чего же непривлекательно! У некоторых детей бывают плюшевые мишки, а у тебя – кукла из сырого теста.

– Не говори ерунды, я его заказала, когда мне было восемь лет, – сказала Эш. – Вместе с рогаликами «Пиллсбери» в коробках.

– Строго говоря, он не животное, – продолжал Итан. – Но укладывайся с ними со всеми и немного поспи.

А я о тебе позабочусь.

Эти слова были сказаны беспечно, но с чувством; он брал на себя обязательство, именно в тот момент все произошло, и Жюль видела это, но не поняла. Они все просто продолжали идти по разноцветной улице.

Рассказ Гудмена еще предстояло тщательно разбирать вновь и вновь, как и версию Кэти. Жюль изложила эту историю по-своему, пытаясь придать ей некий смысл. Жюль думала так: в разливающейся сентиментальности новогодней ночи Гудмен и Кэти продолжили с того места, где остановились в минуту расставания. По ее версии произошедшего, Гудмен целовал Кэти в той кладовой, потом дело зашло дальше, и в какой-то момент Кэти наверняка вспомнила Троя и попыталась выскользнуть. Но Гудмен уже не мог остановиться. Он был слишком близок к цели, надо было идти дальше, а протесты Кэти казались признаком страсти.

Зачем ей понадобилось его обвинять? Дело в том, поведал позднее Дик Педди, что она растерялась. Она беспокоилась, что Трой порвет с ней, если узнает об этом маленьком приключении. Никому не разрешается разговаривать с Кэти, предупредил Дик Педди, потому что теперь она обвинитель, противная сторона. Но Кэти была еще и их другом, и хотя она играла в компании странноватую роль – сексуальной, меланхоличной танцовщицы, чересчур эмоциональной, – она все же была одной из них, и она не стала бы так жестоко мстить Гудмену, но почему-то сделала это.

Адвокатские счета были огромными – «гротескными», как выразился Гил Вулф. Внезапно оказалось, что всякий раз, когда Жюль заходила в «Лабиринт», Гил и Бетси говорили о деньгах. Не велись больше разговоры о предстоящих президентских выборах и о том, сможет ли скромный фермер победить действующего главу государства. Это уже никого не волновало. Стихли и недавние пересуды об Уотергейте, или об уходе из Вьетнама, или о новой выставке Уорхола.

– Гонорары Дика Педди – это позор, к тому же наши жены знакомы еще со времен учебы в колледже Смит, – сказал однажды вечером за ужином Гил, разрезая приготовленную Бетси фаршированную корейку. – Скоро все мы окажемся в богадельне.

– Это не совсем так, – возразила Бетси.

– Хочешь взглянуть на наши счета? С радостью переложу их на тебя, дорогая. Тогда ты поймешь, в каком состоянии из-за этого пребывают наши финансы.