немедленно возвращаться в расположение, поскольку фашисты, очень на то похоже, на завтрашний день тоже что-то планируют. Да и вообще, они сейчас находятся в немецком тылу, что уже само по себе не есть хорошо со всеми отсюда вытекающими последствиями!

Короче, успокоил, блин…

Отогнав танк насколько возможно дальше в лес, занялись маскировкой. Полностью скрыть продавленные гусеницами во влажной почве колеи никакой возможности не имелось, поэтому их просто закидали опавшей листвой и хвоей, а следы съезда с грунтовки, как сумели, затоптали. Поскольку перед этим по дороге прошли остальные танки роты, а свернул с нее всего один, оставался неплохой шанс, что проезжающие немцы ничего не заметят. Боевую машину укрыли свежесрубленными ветками, благо листья на них еще держались. Подсвечивая фонариком, Серышев убедился, что разглядеть в кустах «тридцатьчетверку» достаточно сложно, по крайней мере, в сумерках. Перекусив сухпайком, танкисты, распределив дежурства, отправились на боковую.

Первым в охранение встал лейтенант. Поначалу Василий, на правах старшего по званию, собирался взять на себя самое сложное предрассветное время, когда особо сильно хочется спать, но Цыганков категорически воспротивился. Мол, товарищу лейтенанту завтра еще танком командовать, а то и всей ротой, когда до своих доберутся. А от клюющего носом командира пользы куда меньше, нежели от нормально выспавшегося. Потому первым в караул заступать именно Серышеву, которого мехвод сменит через два часа. Зато впереди будет почти вся ночь.

Василий, в принципе, и не спорил, в глубине души признавая правоту товарища, хоть спать, если честно, хотелось не то что до зевоты, а прямо-таки до одури. Дождавшись, пока экипаж, сбегав по нужде к ближайшим кустикам, скроется в танке и задраит люки, лейтенант обосновался метрах в десяти у комля здоровенной сосны. Отсюда он даже в темноте мог разглядеть и сам танк, и недалекую дорогу, сейчас скрытую кустарником. Впрочем, идею посидеть, опершись спиной о шершавую кору, он отмел уже спустя десять минут, едва не заснув. Собственно, скорее всего, он и задрых на пару минут, рывком очнувшись, когда щека коснулась холодного металла автоматного кожуха, поставленного между колен. От жгучего стыда – хорошо, хоть товарищи не заметили, вот позор бы был, всем позорам позор! – мгновенно полыхнули щеки и напрочь прошел сон. Вот ей-ей – как отрезало!

Мысленно отругав себя последними словами, Серышев обошел вокруг танка, стараясь двигаться как можно тише. Выяснив при этом, что нести караульную службу подобным образом – определенно не самое лучшее решение. Беззвучно ступать никак не получалось: опавшая листва и прошлогодняя хвоя предательски шуршали под подошвами, периодически постреливая невидимыми в темноте сухими ветками. Под конец лейтенант и вовсе едва не навернулся, зацепившись мыском сапога о торчащий корень. Раздраженно зашипев под нос, Василий плюнул и просто уселся на скособоченной надгусеничной полке правого борта, трезво рассудив, что уж на этой железяке заснуть точно будет достаточно сложно, главное, не приваливаться к борту. Сделать чего никак не получится, поскольку на уровне поясницы торчит причудливо выгнувшийся во время тарана буксировочный трос.

Сон вскоре вернулся, но начавший накрапывать мелкий противный дождик быстро его прогнал. Медленно потекли минуты, похожие друг на друга, словно унитары в боеукладке. Сначала лейтенант периодически глядел, подсвечивая фонариком, на трофейные наручные часы, еще в госпитале подаренные выписывающимся капитаном-летчиком, с которым они сдружились, лежа на соседних койках. Но вскоре бросил это занятие, осознав, что делает это уж больно часто, едва ли не каждые пять минут. Да и какая разница, сколько сейчас времени? Не тот человек Витька Цыганков, чтобы проспать. А значит, разбудит, когда срок придет…

Раздавшийся в зарослях звук в первую секунду даже не заставил Серышева напрячься. Да и откуда взяться какому-то постороннему звуку в этом сводящем с ума монотонном шелесте дождевых капель по пожухлой октябрьской листве и, самое неприятное, шлемофону и комбезу? Эх, знал бы, что дождь пойдет, захватил с собой плащ-накидку, вроде валялась где-то в танке…

Зато в следующий миг, когда лейтенант ОСОЗНАЛ, что именно слышит, он едва не сверзился вниз: где-то совсем недалеко, метрах в десяти, вряд ли дальше, негромко разговаривали по-немецки! Несмотря на практически насквозь промокший комбинезон, Василия мгновенно окатило жаром. Немцы! Тут, совсем рядом! Буквально в нескольких метрах! Что же делать, что?!

Нащупав подрагивающим пальцем ребристую клавишу предохранителя на рукоятке взведения, Васька замер: затвор оставался в переднем, закрытом, положении. Значит, для перевода автомата в боевой режим затвор нужно отвести назад, но сможет ли он сделать это бесшумно? А если нет, если механизм лязгнет или вовсе мокрый палец соскочит? Твою ж мать!

А невидимые в темноте, да к тому же еще и скрытые кустарником фрицы меж тем продолжали о чем-то шепотом переговариваться. Немецкого Серышев не знал, да и расслышать, о чем именно они говорят, все равно было нереально. Напряженный до предела слух улавливал лишь отдельные обрывки гортанных фраз. Понятно было лишь одно: несколько фашистов за какой-то своей надобностью проходили мимо, ухитрившись остановиться практически напротив замаскированного в зарослях советского танка, о котором они, понятное дело, пока даже и понятия не имели. Но вот ежели какому гаду сейчас вдруг приспичит отойти хоть на пяток метров в сторону – да хоть бы просто отлить под ближайшим деревом! – то очень даже могут и поиметь. Понятие, в смысле. Ну, и не только понятие, ага…

Блин, ну и чего ему делать-то? Кстати, интересно, кто такие? Небось, разведчики какие-нибудь или диверсанты, кто еще станет в такое время по лесам шастать?

Поколебавшись, лейтенант убрал руку от пистолета-пулемета, осторожно отстегнув клапан кобуры. Хорошо, что у него нынче не «ТТ», как был раньше, а «наган» – хоть затвор передергивать не нужно, бери да стреляй. Пару секунд Василий размышлял, как поступить в случае обнаружения, затем криво