Уколова оказалась рядом почти невозможным прыжком. Подхватила, взяла в кольцо рук. И застонала, сама почти упав, крикнула ломающимся от боли голосом.

Бам… бам… бам… бамбамбамбам!!!

Костыль грохнулся, задергавшись всем телом, разбрасывая руки в стороны и воя осиротевшей сукой, смотрящей на сожженных кутят.

Саблезуб зашипел, заурчал, загудел басом где-то внутри. Кинулся в снег, в вихрь, пропал, сиреной вопя где-то там… Где-то? Саблезуб?!

На полтора метра, лучше еще на десять сантиметров выше. Лишь бы кот не додумался прыгать, лишь бы…

СКС жахнул, еще раз, снова, опять… Азамат успел остановиться, не сжег предпоследний патрон. Так… ну?!

Алое безумие схватки закрывает глаза, уши и нос, наполняет бесстрашием и яростью. Верно, так и есть. Азамат знавал многих храбрых ублюдков, открыто перших на пулеметы или с одной саперкой выходивших против пятерки финок с такими же лопатками на подхвате. Знавал, верно. И могилы их не смог бы найти при всем желании. Убитых на Последней Войне хоронили где попало, не помечая, чтобы не выкопали и не развесили на деревьях по частям, подкинув голову и еще парочку самых-самых на ночевку товарищей бедняги.

Азамат срывался редко, как порой ни хотелось. Расчет и логика помогали куда лучше. Холодная трезвая оценка дарила возможность пожить еще.

Не надо жалеть патронов там, где сдохнешь непонятно и страшно. Все верно… только и жадничать тоже стоит. Вернее, тратить с толком.

Стальные раскаленные обручи пропали. Остался легкий след, но это нормально. Азамат присел, уперся коленом, выцеливая карабином перед собой. Едва слышно зашипел, зовя мохнатого. И не желая думать о плохом.

Правильно сделал.

Саблезуб вынырнул незаметно. Раз… и стоит перед ним. Рожа довольная, вся аж лоснится, милаха милахой. Хоть и изгваздан в кровище. Умница, дружище.

М-р-р-р…

– Совсем убил? – поинтересовался Азамат.

М-я-я-а-ау… Кот виновато ткнулся лбом в колено.

– Ну и ладно. Мы его найдем. Умник ты мой.

– Наш, – Уколова, пошатываясь, встала. – Мохнатое чудо.

– Вот ты дурной, а? Вы видели, он с котом разговаривает… – Костыль сплюнул, вставая. – Зато будет чего рассказывать у жаркого огня, да за стакашкой сэма с картошкой, выставленного благодарными за басни крестьянами и их грудастыми жен… дочками.

Даша шмыгнула и протянула руки к коту. Усатый, все понимая, тут же заурчал уже у нее на груди, встав на задние и вылизывая щеку с ушком.

– Она как? – Азамат кивнул на девчушку.

– Я в порядке. Голова раскалывается, – Даша погладила Саблезуба. – Не могу с ним справиться. Остановить смогу еще… наверное. Чую его.

– Его?

– Да. Не ее. Злой, рука болит и почему-то не заживает. И он никуда не ушел.

Азамат кивнул. Жаль, не сможет сказать – есть где рядом с этой сволочью ворона с двумя головами или нет. Почему-то был твердо уверен в наличии этакого крохи-зоопарка.

– Идем, быстрее.

Холодало на глазах. Пощипывало морозцем, хватавшим за разгоряченное лицо и уши. Азамат всматривался вверх, пытаясь угадать: ждать ли вдруг открывшихся синих, бездонных и ледяных зенок? Сраных морозников, ощущаемых мелко дрожащим хребтом.

Смотреть-то бесполезно. Снова набежавшая зима ярилась, как хотела, разбрызгивая белую ярость всё гуще. Надо двигаться, осторожно, но не сидя здесь. Возвращаться бесполезно.

– Где он? – Азамат повернулся к Даше. – Чуешь?

Страшно, наверное, жить вот так, ощущая и почти осязая врага, чувствуя жажду их смерти, булькающую внутри такой же мутировавшей башки? Но хорошо, что Дарья есть именно у них, здесь и сейчас.

– Ушел… – посветлевшие глаза блеснули, мокрые, детские. – Опасный.

Ну да…

Азамат сразу не сообразил. Понял чуть позже, когда снег вдруг перестал хрустеть, расползаясь под подошвами, мешаясь с чертовой размокшей землей. Когда непроглядно-снежное покрылось темными разрывами, раскидывающими белый монолит, закручивая его спиралями и разбрасывая их хлопьями, жалко умирающими в черном влажном внизу. Пурга, только что воющая зимней голодной сукой-волчицей, вдруг заплакала всхлипами сырой земли, растеклась прямо на глазах редеющей пеленой негаданного тумана, пока не сдающегося, но все сильнее прижимающегося к тающей коросте под ногами.

Серое над головой вновь треснуло, рассыпавшись на стремительно разлетающиеся лоскуты, зачернело зернисто-алмазной простыней догнавшей беглецов ночи. Беда, издеваясь над двуногими жуками, растерянно смотрящими в небо, ещё и сыпанула первыми и тяжелыми каплями совершенно осеннего бесконечного дождя.