смерти.

Но это означало бы обречь на смерть и Ригеля. Мари знала, что Ригель умрет вместе с ней, поняла еще тогда, во время пожара на Поляне собраний. Стоит ей захотеть, он ляжет рядом, и оба уснут навеки.

Нельзя требовать от Ригеля подобной жертвы. Он сбежал из Древесного Племени и прошел через ад, чтобы найти ее, стать ей спутником на всю жизнь – а жизни так и не увидел. Нельзя хоронить его заживо вместе с собой, не заслужил он такой судьбы.

И Мари продолжала жить ради Ригеля.

Первое утро было самым тяжелым. Мари проснулась в Лединой постели, рядом с щенком. Она не успела вспомнить, что мама умерла, и несколько мгновений, в полузабытьи, лишь удивлялась, как оказалась в материнской постели, откуда слабость и ломота во всем теле и почему она вся в грязи.

– Мама! – позвала она, зевая и потягиваясь. Ригель заскулил, ткнулся в нее носом, прогнав сон, и к ней вернулась память о страшных событиях.

Леда умерла.

Она и Ригель остались одни.

Мари сжалась в комок и зарыдала. Откуда столько слез? Когда же они иссякнут? Рано или поздно иссякнут, непременно.

Есть совсем не хотелось, лишь мучила жажда. Мари проковыляла к большому каменному корыту для воды, которое они с Ледой наполняли только вчера, как раз перед тем как ушли запутывать следы. Она застыла, глядя в воду. Ее отражение в свете грибов-фонариков и мха-светожара казалось зыбким. Кончиками пальцев Мари коснулась поверхности воды, прохладной и манящей. Взяла черпачок, плеснула Ригелю в плошку, и щенок залакал, жадно, почти неистово. Вслед за щенком Мари стала пить сама, и пила взахлеб – один, два, три черпака.

Мари вытерла губы, подошла к смотровому оконцу и уставилась в темноту.

– Мы проспали весь день, а то и дольше. – Мари, как обычно, разговаривала с Ригелем, но гнала от себя горькую истину, что щенок теперь – ее единственный собеседник, единственный смысл жизни.

Щенок напился и теперь нарезал круги вокруг Мари, нетерпеливо косясь на дверь.

– Вижу, тебе нужно выйти. Теперь будем гулять не так, как раньше. Надо быть еще осторожней, чем прежде – когда была жива Леда. – Мари не спеша повела Ригеля сквозь ежевичник, велела спрятаться в кустах, а сама прошла вперед и огляделась, не таится ли в темноте опасность. Небо было ясное, выглянул месяц. Тишина, ни ветерка. Мари подбежала к Ригелю и раскрыла объятия. – Прыгай! – скомандовала она, и Ригель подскочил к ней, подпрыгнул – и очутился у нее на руках. – Надо нам все время тренироваться, чтобы у меня хватало сил тебя поднимать. Нельзя выпускать тебя из норы одного. Нельзя, чтобы тебя увидели. – Мари отнесла щенка подальше от норы, поставила на землю, чтобы он облегчился. И лишь потом задумалась: а от кого именно им прятаться? – От всех, – сказала она щенку, не спускавшему с нее умных янтарных глаз. – И от Псобратьев, которые тебя ищут, и от Зоры с другими землерылами. – Мари вздохнула протяжно и печально, на плечи давил тяжкий груз. – Друзей у нас нет, Ригель. Вряд ли мы можем кому-то довериться.

Щенок подошел к сидевшей на корточках Мари, положил голову ей на плечо, засопел, дыша теплом, любовью, доверием.

– Ты прав. Мы доверяем друг другу, а это уже немало. – Мари обвила Ригеля руками, зарылась лицом в пушистый загривок.

Щенок притих, делясь теплом и любовью со своей спутницей. Лишь когда у него в животе свирепо заурчало, Мари спохватилась.

– Да ты есть хочешь! Конечно, совсем оголодал. Мама припасла для нас копченой крольчатины. Сделаю рагу, и мы… – Слова у Мари кончились. И мы… А дальше что? Мамы нет. Мари покачала головой. – Нет уж, спрячу эти мысли подальше. Мы поедим. Вот о чем надо сейчас думать. – Шорох в кустах заставил Мари вскочить и крикнуть: – Прыгай, Ригель! – Она прижала к себе щенка и сразу ощутила прилив сил, несмотря на усталость во всем теле и беспросветную тоску на душе.

Когда Мари стряпала, у нее созрело решение: нужно изменить заведенный порядок.

– Раньше мы спали почти весь день, а ночью почти до рассвета ждали маму. Дальше так не пойдет, Ригель. – Мари рассуждала вслух, пока резала морковь и лук для рагу. – Только землерылы, обезумевшие от ночной лихорадки, бродят одни по ночам. И… мамы больше нет, ждать нам теперь некого. – Мари умолкла и часто заморгала, чтобы сдержать слезы. – Будем ставить силки и обходить их днем. Будем возиться на грядках, собирать овощи, фрукты и травы днем. Все, что мы делали с мамой ночью, будем успевать засветло. А ночью, Ригель, будем мирно спать здесь, в норке.

Пес сидел рядом и слушал, не сводя с нее глаз. От его прежней игривости не осталось и следа; больше он не совал нос куда попало, не пробовал на зуб все подряд, от морковки до камня для пращи. Всего за сутки Ригель растерял щенячью шкодливость и обрел спокойное достоинство взрослой овчарки.

Мари убеждала себя, что Ригель переменился к лучшему, но где-то в самом сокровенном уголке души грустила о том, что он уже не малыш.

– Ну вот, рагу твое готово. Угощайся. – Мари дала Ригелю еды в плошке и, видя, с какой жадностью он ест и как ввалились у него бока, подложила добавки, а сама меж тем говорила и говорила, только бы в доме снова не воцарилось безмолвие, и помешивала рагу – свою порцию она держала на огне чуть дольше. – Итак, на чем мы остановились? Ах, да, теперь будем выходить из норы только днем. Да, понимаю, днем тоже опасно. Меня может увидеть кто-нибудь из Клана, а если солнце жарит вовсю, то увидят, как светится у меня кожа. – Вдруг Мари застыла с черпаком в руке – ее осенила мысль, от которой повеяло свободой. – Ну и пусть увидят, Ригель, мне все равно! – Щенок перестал есть, поднял голову. – Разве непонятно? Мама всегда боялась, что про меня узнают в Клане, жила в страхе, что мы будем изгнаны, хотела, чтобы меня считали своей. Теперь все изменилось. Я не стану Жрицей после мамы. Я чужая в Клане плетельщиков. В мамином Клане я всегда была чужой. И пусть кому-то покажется, будто волосы у меня слишком светлые, или увидят, как