было все равно – но все же невольно он зажмурился, ожидая удара. Но Серега драться не стал – только подтянул сталкера к себе и некоторое время глядел в глаза пристально.
– Невезучий ты, Датчанин. Я бы с тобой за хабаром не пошел, – наконец, сказал белобрысый и разжал руку – так, что Истомин едва не упал обратно на стул. А потом браток обернулся к бармену:
– Налей, что ли. Помянем. Красивая девчонка была. Ей бы жить и жить…
– У нее был кто? – спросил Датчанин тоскливо.
Игла покачала головой:
– Сирота она, родителей н-не помнит. Н-не помнила.
– Чего она наверх-то потащилась?
– Н-несчастная любовь. Г-говорила я ей – не ходи, д-дура. – Игла, скривившись, отпила из кружки.
– Вы откуда сами-то?
– П-последнее время на Авиамоторной жили. А д-до того – куда только ни заносило.
– Ты лучше попроси – может, тебя с Кошкой сведет кто, – тихо сказал сталкер. – Только не здесь спрашивай, здесь ее не любят. А вообще, бросай ты это дело.
Игла пожала плечами. Кажется, до нее до сих пор не совсем дошло, что подруги больше нет.
«Это все из-за меня, – мрачно подумал Датчанин. – Самое грустное, что меня особо никто и не винит. Как будто от меня уже и не ждут ничего хорошего. Рядом со мной гибнут люди, а сам я возвращаюсь обратно. Как заговоренный. Может, это Маша мне ворожит? Говорят, любовь хранит – чья же любовь меня хранит теперь, когда ее нет? Но все это без толку. Ноша моя становится уже непосильной, скоро я побоюсь вообще подниматься наверх – и это будет конец. Я потерял кураж. Что мне теперь остается? Только напиваться».
Муся, взволнованная, примчалась в палатку к Нике.
– Он там, – выпалила она.
– Кто? – сонно пробормотала Ника.
– Датчанин. Сидит, пьет.
Ника тут же встрепенулась, выскочила. Датчанина она нашла в баре. Сталкер сидел, бледный и страшный, и уговаривал бармена:
– Еще браги давай. Покрепче.
– Хватит с тебя, – урезонивал тот без особой жалости, но и без осуждения.
Ника едва узнала Истомина – лицо его осунулось и словно почернело. Она осторожно присела на стул напротив. Момент для разговора был, конечно, неподходящий, но когда еще другого случая удалось бы дождаться? По крайней мере, в этот ранний час никого, кроме них и бармена, здесь уже не было. А бармен демонстративно перетирал кружки старой тряпкой и делал вид, что происходящее его не касается.
– Ты не помнишь меня? – робко спросила Ника.
Датчанин скользнул взглядом по ее лицу.
– Мы уже встречались?
– Да, на Красной линии. Давно. Ты мне тогда подарил ключ.
Ключ этот, неизвестно что и когда отпиравший, Ника долгое время носила на шее, на шнурке. И никому не рассказывала, откуда он у нее. Сейчас он занимал почетное место в жестяной коробке с сокровищами. Была когда-то сказка про золотой ключик. Надо было только найти нужную дверь. Подаренный ей ключ Ника и на золотой не обменяла бы. Ни на что бы не обменяла.
– Странный подарок. Не помню, малыш, – пожал плечами сталкер. Водилось за ним такое – увидев устремленные на него восхищенные взгляды малышни, он раздаривал детям какие-нибудь мелкие вещички, пустые гильзы, картонные коробочки из-под чая, которые для продажи не годились, зато представляли собой настоящие сокровища в глазах детворы метро.
– А я с тех пор все время думала о тебе. Ждала. Искала тебя… – она запнулась. «Искала, нашла, но он вроде этому совсем не рад».
– А-а, вон оно что, – протянул он. – Выкинь эту блажь из головы, девочка.
«Совсем как отец». От обиды Ника всхлипнула.
– Почему? Я не нравлюсь тебе?
– Нравишься – не нравишься. Разве в этом дело? У меня была жена. Два месяца назад ее не стало. И больше мне никто не нужен. Ты – славная девочка, зачем ты хочешь сломать свою жизнь? Найдешь себе другого.
– Почему у таких, как ты, всегда есть мертвая жена или невеста, лучше которой нет? Я не виновата, что пока жива. А жизнь у меня все равно уже сломана.
– Брось, малыш. Ты такая симпатичная, наверняка за тобой многие бегают. Выбери себе кого-нибудь из них. А мне не до того. Я проклят. Знаешь, говорят, у каждого сталкера – свое кладбище. Мое что-то все прирастает покойниками.
