попадают – все. Конец. Но папенька не виноват.

– А кто это – Яшка? – спросила Муся.

– Правая рука Москвина. Страшный человек. Ну а я сбежать успела. Знаешь, родственников врага народа иногда не сразу берут. Словно бы сомневаются, что ли. И в это время еще можно уйти. Вот потом, если посадят, – уже не вырваться. Я и ушла.

– Ох, – вздохнула девчонка.

– А куда мне было деваться? – рассудительно сказала Ника. – Меня бы или сослали, или замуж выдали.

– А ты не хотела, чтоб выдали?

– Ты не понимаешь. Когда с папой это случилось, все прежние знакомые от нас отвернулись. Мой жених бывший, сын папиного друга, и его семья знать меня больше не хотели. Я того парня не особо любила, но и не противен он мне вроде был, папенька настаивал, что так будет лучше, и я дала ему слово и сдержала бы. Но они от меня сразу отказались. А один ухажер, Мишка, наоборот, не побоялся – ну, ему и терять-то было нечего, он на свиноферме работал, дальше-то не сошлют, некуда. И явился с предложением – мол, иди за меня, не обижу. Раньше-то он на меня только издали посматривал, подойти не смел, а тут осмелел сразу. Только знаю я эти «не обижу» – все потом выместил бы, всю обиду за то, что прежде я на него и не глядела, был он мне как мусор под ногами. Истории-то такие, как моя, у нас нередки – про Берилаг не все в курсе, скрывает руководство, но в таких семьях, как наша, знают, к чему на всякий случай готовиться. Есть у таких, как я, несколько выходов: или уйти тут же, скрыться с глаз долой, или замуж выйти – тогда в покое оставят. Мол, женщин не так много на Красной линии, если собралась детей рожать, население приумножать – снимается с тебя родительский грех. Бывало, правда, и по-другому: знала я одну девчонку, дочь врагов народа, которую не тронули. Но то особый был случай. Во-первых, она хотела сталкером стать. Может, решили, что все равно во время вылазки очередной сгинет. Но ей даже наставника выделили – с обычной сиротой так возиться не стали бы. Темные слухи про нее ходили: будто она вовсе не того ссыльного дочерью на самом деле была, будто отец ее настоящий такой занимает пост, что сказать страшно. Может, оттого все ей с рук и сходило. А может, потому не тронули, что она своей преданности товарищу Москвину не скрывала, больше, чем собственных родителей, любила его. Даже имя свое забыла, данное при рождении, – называла себя Искрой[5]. Приметная была девочка – рыженькая такая. Хотя, как по мне, некрасивая – бледная слишком, и глаза будто навыкате. Вот ее-то замуж не принуждали. С ней вообще странная была история – как будто кто-то очень хотел ее сплавить подальше, а кто-то другой, наоборот, старался уберечь.

– Ты с ней дружила? – спросила Муся. Ника сощурилась:

– Ты что? Она же дочь врага народа. Я ее в упор не видела.

– А может, твой муж бы добрый оказался? – шмыгнув носом, спросила бродяжка. – Жалел бы тебя.

Ника хмыкнула:

– Слабо верится. Одно дело – если б он отца моего боялся, а когда бояться некого, когда знаешь, что ничего тебе не будет… И не таких, как я, забивали… Знаешь, была у меня подружка, Любочка. И вот, когда родителей ее забрали, она от безвыходности согласилась за первого, кто позвал, выйти. Год прошел – и не узнать ее. Одна тень осталась, ходит вся в синяках и кровоподтеках, с горя брагу пить стала. Не хотела я, чтоб со мной то же самое было. Правда, можно и хорошо устроиться, но мало кому это удается. Вот если дочь врага народа вовремя от отца отказаться успеет да найдет себе мужа, которого генсек ценит, то можно неплохо пожить – до поры до времени. Но где ж такого мужа взять. Мой жених испугался, другого у меня в запасе не было, только свиновод тот – Мишка. Но это уж – увольте. – Ника церемонно поджала губы и оскорбленным тоном произнесла: – Я сказала, что не могу принять его предложение. Для дочери одного из руководителей, хоть и бывших, это слишком мало, а для дочери врага народа – чересчур много.

Муся фыркнула. Потом рассудительно заметила:

– Зато бежать тогда не надо было бы.

– Брр, мне представить страшно было, как он меня обнимет, трогать станет. Через силу терпеть все это – да лучше умереть. От такой жизни я б и впрямь состарилась и умерла до поры.

Муся задумчиво кивнула.

– А взгляды подруг как сносить, притворно-сочувственные? – бормотала Ника. – Вот я и решила лучше уйти. Дома мне бы все об отце напоминало. Мать-то давно умерла, мне лет десять было. Но только кажется мне теперь, что не любила она меня. Раздражала я ее своими вопросами. Она не работала, все больше лежала, и на все у нее для меня был один ответ: иди, играй.

«– Мам, а мы тут все время будем жить?

– Иди, играй.

– Мам, а наверху было лучше, чем тут?

– Не помню. Ступай, займись чем-нибудь, у меня голова болит».

Когда я подросла, стала понимать: видно, с отцом она сошлась не по любви – только для того, чтоб был он ей защитой и опорой. А меня родила, чтобы его удержать. По большому счету ни он, ни я не нужны ей были. Ну, ей легче, она умерла до того, как отец попал в опалу.

– А он ее любил?

– Очень. Не знаю только, почему. Она хоть и красивая была, но злая. Почти все ее раздражало. А к чужим людям отправляться страшновато, конечно,