<…> Когда мы вместе с Лизаветой прошли в лeдник, где лежало уже пять покойников, я сказал ей:
— Не поможешь ли господину ротмистру вынести куда-нибудь эту госпожу (я непочтительно ткнул на прах Клеопатры)?
— С мои превеликим! — сказала семипудовая. — Неча ей, змее, рядом с моим Абдуллой лежать. Ужо вынесем! Куды ее?
— Ты уж потрудись, придумай сама.
— Ага! А мы ее — в Чертов колодец. Это тут недалеко дырка такая в горе. Глубоченная — должно, до самого ада. Там ей и место, змеюке. Подойдет?
— Подойдет. Ты только, Лизавета… ты только, смотри, никому никогда о том не рассказывай.
Она басом отозвалась:
— Была нужда! Никому не скажу, а то, не дай Бог, найдут да по-христиански похоронят. Не-е, не заслужила она, змеиное семя!
— Ну так и давайте вместе. Берите за ноги, ротмистр. А потом заходите ко мне, я отдам вам, что обещал. — С этими словами я отправился в свой нумер.
Бурмасов заглянул ко мне через полчаса. Дробышевской в нашем разговоре как бы уже никогда и не существовало.
Я передал ему мешочек с десятью раковинами, он их пересчитал и проговорил:
— Да, десять штук! Если каждая, как вы давеча говорили, по десять тысяч британских фунтов, то это ж тогда получается… — Он произвел нехитрый подсчет и произнес ошалело: — Это ж сто тысяч получается! А ежели на рубли… — Он засопел, наполняя мой нумер коньячным духом, и наконец ошалело выговорил: — Это ж получается чуть не миллион! — Было ощущение, что огромность суммы не умещается у него в голове и давит изнутри на глаза, кои выпучились невероятно.
Я кивнул:
— Возможно, даже и миллион. Может, и чуть более, а может — и намного менее: в зависимости от того, насколько разумно распорядиться.
Теперь он сверлил меня своими вытаращенными глазами:
— Разумно — это как?
— Обычно. По законам аукционов. Если выставить сразу всё, то выйдет куда меньше, чем если выставлять порознь. А уж если выставлять по одной, да еще с интервалом в год, — тогда на аукционе произойдет ажитация, и цена будет каждый раз взвинчиваться до небес, особливо, если делать это не в России, а, например, в жадной до всяческих аукционов Великобритании.
— И там — по десять тысяч за раз?!
— Полагаю — не менее, — ответил я и затем спросил
— Гм… — Он призадумался. — Провинция… Першпективы роста сомнительны… Да и Здоровье, знаете ли… Полагаю подать рапорт об отставке.
— Но только… — все отлично понимая, сказал я, — про Зигфрида как-нибудь поаккуратней отпишитесь.
Он измерил меня взглядом, в коем теперь имелась некоторая осмысленность, и сказал:
— Гм… Не извольте сомневаться, ваше превосходительство.
На том мы и расстались. Я был уверен, что совершил кое-какие
О, тут я ошибался!
Вечер девятый
Фант для выступления на завтрашнем пети-жё выпал Ми.
— Может, все-таки избавим девушку, — предложил генерал. — Едва ли в ее биографии — что-нибудь такое.
— А вот это — не вам судить, — резко ответила Ми. — Завтра — так завтра. Я готова.
И тут в залу ворвался Петров, сам не свой.
— Опять! — взвизгнул он. — Вы представляете — опять!
— Что «опять»? Говорите толком, — потребовал я.
— Опять кто-то сажей намалевал слово «Strick» против моего нумера!
— Стало быть, рядом с моим, — сказал Львовский. — Стоит ли шум поднимать? Ну шутит свои шутки какой-то призрак, пора бы привыкнуть.
