шестеро…………………………………………….
……………………………………………………………………….……………………………………………и наконец узнаем ли мы, что там делал государственный прокурор, некий «случайно» оказавшийся среди постояльцев действительный статский советник господин Васильцев (увы, вслед за тем скончавшийся — видимо, тоже «случайно»)?
Отчего-то полицейские и чины Охранного отделения (!!!), внезапно появившиеся там сразу после освобождения из горного плена оставшихся в живых, немедля окутали все глубочайшей тайной; понятно, ни о каких сведениях для журналистов в ту пору не могло быть и речи. Лишь сейчас кое-что начало просачиваться, да и то пока на уровне слухов.
………………………………………………………………………..
……………………………………………………………………………………….что будто бы там находились сразу два германских агента, некий «Зигфрид» и некий «Пилигрим», коих настигла кара Божия.
Кто это был из погибших — нам, увы, остается только гадать.
Неужто же тайны разогнанной, слава Богу, Охранки так и не станут достоянием гласности? …………………и с этой целью требуем от Временного правительства немедленно создать специальную комиссию для расследования происшедшего там, в горах.
………трагедия, в какой-то мере ставшая кровавым прологом к Великой Войне и к гибели всех тех миллионов, что полегли вслед за тем.
Неужели о гибели этих миллионов мы будем знать столь же мало?
……которые даже сейчас, в свободной России, склонны все от нас скрывать!
…И лишь тут вспомнил о единственной полезной информации, полученной в результате вчерашнего весьма дурацкого телефонного разговора: сегодня копатели к нам, возможно, пробьются-таки, и сюда явится целое отделение солдат. Надо додержаться до того момента. Главное — до тех пор не допустить новых смертей. А стало быть, надо до той поры не спускать глаз с этой твари, с Пилигрима чертова!
К слову, судьба Зигфрида беспокоила меня теперь уже куда меньше: явно он покамест, слава Богу, никого не убил, а значит, если он и представляет некую опасность, то лишь для каких-то забав охранного ведомства, того самого, для которого мерзавец Кокандов — напротив, вполне достойный персонаж.
Нет уж, играйте сами в свои игры, господа рыцари плаща и кинжала, а мне бы лишь — оставшиеся жизни людские сберечь!
По-моему, лишь теперь к обитателям отеля пришло осознание всего случившегося тут за эти дни. Все собравшиеся в гостиной были непривычно тихи, разговоры, едва вспыхнув, тотчас угасали. По счастью, эта тварь тоже весь день не покидала гостиную и все время была у меня на виду.
Один раз я для большей уверенности в своей правоте вторгся в ничего не значащий разговор. Профессор Финикуиди рассказывал Дробышевской о своем путешествии в Иерусалим, и я громко сказал:
— Ну, вы, господин профессор, просто настоящий пилигрим.
Нет, ни один мускул не дрогнул на том лице, на которое я в этот миг смотрел. Блистательная, однако, была выдержка!.. Впрочем, и без того знал наверняка…
Чтобы ничего не упустить из виду, я даже не стал подниматься за пилюлями, так и сидел на диване, превозмогая боль и глядя в оба. Лишь во время ужина, когда все были друг у друга на виду, я урвал несколько минут, чтобы сходить за пилюлями и пригасить лютование своих гномов.
Когда вернулся, застал такую беседу.
— Что же вы, господин Грыжеедов, — со своей надменной улыбкой спросил Семипалатников, — при всех ваших Die patriotischen Uberzeugungen[64] назвались месье Жеромом ради ваших пирожков?
— Правда ваша, — вздохнул тот. — Это я — по юношескому недомыслию. А сейчас придумал: будут теперь
— А Хлебородов — это, я так понимаю, снова же вы?
— Точно так. Я давно уж придумал. «От Грыжеедова» — это уж как-то слишком было бы для пирожков, а вот «от Хлебородова»…
— А по мне и «Грыжеедов» звучит неплохо, — сказал Львовский. И весьма неуклюже, как всегда, прибавил: — Вроде Как «От Грибоедова». Сейчас вот притерпелся — и очень, очень даже неплохо звучит.
— Нет, — поморщился тот, — «Хлебородов» все-таки куда как благороднее. Я даже с получением первой гильдии собираюсь фамилию сменить, за деньги сие вполне возможно. Уже и карточки визитные заказал с новой фамилией… Я вам признаюсь — на «Жерома» меня в юности подбила одна… Сбила меня с панталыку… Ах, право, не хочу даже говорить.
— Слышу, речь зашла о даме, — подойдя, вмешалась в разговор Евгеньева. — Везде шерше ля фам, даже в пирожках. И вы непременно должны нам рассказать!