Не слыша его, генерал продолжал:

— Я там уже полком командовал, хоть и весьма молод был. При первом, неудачном штурме чуть не треть моего полка полегло; в других полках — то же самое; ну и наступила, как это у нас по-военному называется, оперативная пауза. А вместе с нею, как это бывает, наступила и пора смертной скуки. Ну а со скукой, с этой тоской зеленой, началось, как обычно, и разложение в войсках. Офицеры пили горькую, ничего я с тем поделать не мог; солдат?шки — бравы ребят?шки поворовывали в окрестных аулах кур; ну а кто посмелей — пытался с жительницами аулов амуры крутить, хотя и пустое занятие: ихние девушки шарахались от нашего брата, как от той самой чумы.

— Вот вы бы с амуров-то и начали, — впервые за этот вечер подала голос Евгеньева.

— Будет вам и про амур-лямур, — пообещал генерал. — А точнее — с учетом тамошнего колорита — будет вам про мэхэббэт…

Однако дня два прошло — и какая-то смелая девушка стала ходить в расположение нашего полка. Хоть все время была и в парандже, но это привнесло в наши ряды некоторое оживление.

— Вот это уже интересно!

— Нет, нет, сударыня, она всего лишь продавала нам козье молоко да овощи-фрукты всякие. Я же всем строго-настрого приказал: чтобы с нею — ни-ни!

— Уж не томите, скажите — хоть хорошенькая она была?

— Кто ж знал, пока была в парандже? Это потом уже, когда паранджу свою подняла…

— О-о!

— Ах, да помолчите же, сударыня! Черт вас, что ли, пардон, все время за язык?!..

— Молчу, молчу!

— Мерси… Вот входит она в мою палатку с фруктами со своими — и вдруг паранджу-то свою и поднимает. И — хороша… Боже, как хороша! Что-то в их восточной красоте эдакое! Все-таки в дамах из наших северных широт всегда что-то искусственное (простите, сударыни, старого вояку), а тут — сама натура!.. И — юна, совсем юна… И благоухает лепестками роз… И говорит мне вдруг: «Ты храбрая русская генераль, — (хоть я и был только полковник), — я тебя сразу полюбить»…

И такое началось меж нами… М-да-с…

О, эта восточная мэхэббэт! Я о подобном даже и не слыхивал! Куда там этому Боккаччо с его дьяволом в ад! Невообразимое, невероятное нечто! Не знаю уж, как словами-то передать!..

— А вы постарайтесь, постарайтесь, — не удержалась-таки Евгеньева.

— В «Раджа-йоге» все отлично описано, — вставила Дробышевская — Также и в «Камасутре».

— Возможно-с. Не читал, только слыхивал.

Такая, в общем, началась камасутра…

Эти стоны ее из моей палатки!.. Могу себе представить чувства моих солдат?шек!..

А она… При всей своей юности, умеет и так, и так… Недоумевал: и откуда такое умение в ее лета?..

Ладно уж, так и быть, о некоторой подробности все-таки расскажу…

Увы, тут я вынужден был отвлечься. Я сидел ближе всех к двери, поэтому единственный вдруг услышал, как где-то в глубине пансионата начали раздаваться звонки.

Неужто заработала телефонная связь? Я встал, тихо вышел и прикрыл за собой дверь.

Да, это звонил телефон. Аппарат располагался в холле перед столовой.

— Слушаю, — сказал я, взяв трубку.

Оттуда сквозь электрический треск донеслось:

— Сипяго, это вы? Говорит ротмистр Бурмасов. Сипяго, вы? Отвечайте!

— Сипяго убит, — ответил я.

— Что?!.. Спит?!.. А это ты, что ли, Абдулла?

— Это прокурор Васильцев, постоялец отеля.

— Черт! И так ничего не слышно, а ты мне еще и по-татарски балакаешь! (Видимо, на его конце слышимость была куда хуже, чем на моем.) Спит, говоришь? Так разбуди! Ну-ка, одна нога здесь, другая там!

— Да не спит! Убит он!

— Что?! Спит как убитый?! Что ты мне зубы заговариваешь, морда татарская?!

— От морды слышу, — тихо произнес я, но эти слова ротмистр каким-то образом услыхал, ибо в ответ разразился:

— Да за такие слова!.. Прибуду — все ребра тебе пересчитаю! С кем разговариваешь?! Ты понимаешь, татарская морда, — с кем?!