<…> и с чувством исполненного долга я наконец вернулся в свой нумер, где таблетками подавил голод своих гномов, после чего мог без мук дожидаться предстоящего вечернего пети-жё.
А покамест я развернул найденную мною в том нумере бумаженцию. Это была страница из какого-то журнала, вырванная весьма не аккуратно. Вот она.
«Господ Боже, — подумал я, — какие бредни в нынешних журналах печатаются». Затем (снова же воспользовавшись отмычкой) вернулся в тот нумер и положил листок на место.
До нашего
Вечер второй
Все уже расселись по своим местам, а господин Васюков (буду пока называть его так) все еще продолжал мерить шагами пространство гостиной, видимо, обозначенное им как подиум.
— Ну же, Иван Иванович, — подала голос госпожа Евгеньева, — все в сборе и все в нетерпении. Давайте-ка, давайте — отрабатывайте ваш фант!
— Да, да, — вставил Львовский, — лично мне весьма любопытно, как вы выкрутитесь.
Васюков театрально поклонился:
— Что ж, господа… Только вы, наверно, думаете, что я, наподобие того Фердыщенки, — про мелочь какую-нибудь, про какие-нибудь украденные три рубля[20]… — (Он оказался начитаннее, чем можно было сказать и по его виду, и по его должности, о которой я уже знал.) — Нет, господа! Я решил сделать признание… Да-с, признание… — И выстрелил в залу: — Признание в совершенном убийстве!
Разнеслось тихое «о-о-о!», и лишь Евгеньева скривила губы:
— Но мы-то ожидали, что будет про l'amour… — На что Васюков ответствовал:
— Будет вам, сударыня, и l'amour, и la mort, две эти госпожи часто шествуют бок о бок.
— Однако же, — вставил Шумский, еще, кажется, не до конца протрезвевший, — с такими признаниями вам бы не к нам, а в полицейский участок.
— И полицейский участок вам будет. К слову, там меня признали невиновным, даже уголовное преследование не стали для меня учинять… Но вы, однако, намерены слушать, господа?