вступаем мы в завершение Эры Рыб!..

Грыжеедов прокашлялся, затем сказал:

— Осмелюсь вставить… Вы, конечно, человек университетский, не мне чета, касательно ваших «эр» ничего не смыслю, могу опираться лишь на здравое чувство. Так вот, оно мне говорит: ничего там плохого не происходит, и движемся мы исключительно к лучшему.

— О да! Все к лучшему в этом лучшем из миров! — иронически отозвался профессор. — Вы мне напоминаете господина Панглоса[13].

— Виноват, с этим господином не знаком-с, но если бы он при мне произнес эти слова, то я не стал бы ему возражать. Видит Господь — хоть мы и наша матушка Россия в достатке натерпелись уже всяческого, но теперь притихло все на долгое-долгое время, и в обозримом будущем не ждут нас ни войны, ни эти, ну их к лешему, революции.

— Да, бытует и подобное мнение, — кивнул Финикуиди. — Профессор Менделеев из Петербурга… мы с ним как раз на эту тему беседовали незадолго до его смерти… так вот, он даже, знаете ли, прогноз составил на случай столь благоприятного развития. По его подсчетам, в этом случае к началу Эры Водолея, лет, стало быть, менее, чем через сто, население нашего отечества превысит миллиард (каково?!), а по промышленному производству мы превзойдем не то что какие-то там Североамериканские штаты, но даже Францию, и даже самою Великобританию.

Грыжеедов воскликнул:

— А что! И переплюнем, непременно переплюнем! Верю я в нашу Россию-матушку! Да Россия, если ей только не мешать…

Господин Семипалатников улыбнулся своей надменной улыбкой — трудно определить, то ли в знак согласия с этими словами, то ли внутренне отторгая их, а Финикуиди сказал:

— Вот и покойный профессор Менделеев тоже верил, да и подсчеты его были, в сущности, верны… Коли бы только не одно маленькое «если»: если до тех пор не случится ни войн, ни революций, то есть если вас, Прохор Васильевич, не обманывает ваш достохвальный оптимизм. Кстати, на чем сей оптимизм у вас зиждется, любопытно было бы знать.

— Вы о чем конкреКтно, о войнах или же о революциях?

— «КонкреКтно» — о революциях, — по-прежнему глядя на него с насмешкой, пояснил Семипалатников.

— Да очень просто! Натерпелись уже! Будет! «Довольно!» — сказала Россия! Только-только начинаем жить по-правильному, это после реформы покойного Петра Аркадьевича[14] даже в глухих деревнях понимают: возьмись за дело — и без всяких революций будет дадено тебе всё. Хоть бы взять к примеру (уж простите великодушно) вашего покорного слугу… Я ведь в девятьсот седьмом годе с десятка пирожков в день начинал, продавал их по деньге[15] за штукую, за вычетом расходов, две с половиной копейки был весь мой навар в день. Только я эти копеечки не пропивал, не проедал, а пускал дальше в дело, — и что? Уже через месяц продавал по сотне в день. А через год про пирожки «От Жерома» знала уж вся Губерния!

— От… простите… кого?.. — не понял Львовский.

— Ну это я так назвал. Сами понимаете: для благозвучности.

Конечно, Львовский, по природной глупости, не смог промолчать.

— Да, — сказал он, — пирожки «От Грыжеедова» — это бы оно как-то… — И, поймав на себе укоризненные взгляды, стушевался: — Нет, это я так… Ровно ничего не имея в виду…

— Ничего-с. Мне и самому порой бывает забавно… Да, так вoт: третью гильдию себе приобрел; а сейчас, когда по шести губерниям мои пирожки пошли, — уже вторую. Теперь думаю первую гильдию приобрести и тогда открыть производство и в Берлине, и в Праге, и в Вене[16], уже имеются на сей счет кое-какие договоренности… То есть это я к тому, что каждый так может; так к чему же, я вас спрашиваю, какие-то там революции? Господа революционисты, я слыхал, о счастье народном пекутся; ну так вот он, счастье, бери его голыми руками!

— Ну, если счастье одними пирожками мерить… — начал было Кокандов, но профессор перебил его:

— Ладно, с революциями, положим, разобрались; ну а войн почему не будет, тоже любопытно было бы знать.

— Да потому что невозможны они нынче, войны!

— Вот как? Всегда были возможны, а теперь видите ли, — невозможны! Извольте-ка пояснить.

— Пожалуйте… Я, правда, человек не военный, но с господами офицерами вожу дружбу, и вот что мне сказал один подполковник, командующий батальоном. Теперь, с появлением пулемета, войны решительно лишены всяческого разумного смысла. Посудите сами: на каждый батальон полагается два пулемета, стало быть, по восемь пулеметов на полк, на дивизию — еще в три-четыре раза больше. А даже один! — слышите, один! — пулемет способен из окопа за минуту посечь сотню наступающих! А сколько минут требуется для наступления?.. То-то! Перемножим все на все, и выйдет, что через двадцать минут целой дивизии как не было! И какие, скажите мне, могут быть войны при таком подсчете?

Тут вмешался генерал Белозерцев, стоявший в этот миг позади меня.

— Умен ваш подполковник, — сказал он. — Да-с, умен, с этим не поспоришь! И считает он, видно, хорошо столбиком. Только вот что я, старый вояка, вам, господа, скажу: войны — они не от смысла происходят и не от столбиков, и вообще не от разума. А происходят они от дурости людской и от амбиций