невольно приковывает взгляд.

Салливан чувствует, как ее кожа приятно пахнет потом и легким незабываемым дымом весеннего костра под звездным небом.

Она внимательно смотрит на Баргеста Салливана, изучая его задумчивым взглядом своих рыжих глаз.

— Люди со звезд… Вы умеете удивлять, — она слегка наклоняет голову вбок, — словно пытается увидеть его с новой, ранее незнакомой ей стороны.

Неизвестно почему, но он вдруг смущается.

— Знаешь, я думаю, тебе это пригодится, — он достает из внутреннего кармана своей формы цепочку с медной аквилой на ней, после чего подходит к саламандре и вешает её ей на шею под удивленное хлопанье ее ресниц.

— Я купил ее у одного торгаша, когда был на «Армагеддоне». Барыга утверждал, что она приносит удачу. Глупость конечно, но за время той кампании меня ни разу не ранили. Может, она принесет удачу и тебе.

Пальцы саламандры нежно поглаживают грубо сделанную безделушку: «Спасибо тебе, человек со звезд».

— Боюсь, мне нужно идти. Проследи, чтобы твоя подруга не съела весь десерт. Тут это страшный дефицит. И не засиживайтесь допоздна, Генрих просто звереет, если на утренней проповеди кто-то начинает зевать.

Инари с интересом смотрит, как человек, в котором она не видела ничего больше, чем безжалостного убийцу, закрывает за собой дверь.

Он был тем, кто с равнодушием мясника смотрел на смерть вервольфов, тем, кто гнался за ними в том объятом пламенем лесу, словно они были дикие животные и она не могла сказать, что он был злым. Она видела людей с сердцем черствым и черным, как уголь, но не могла поставить его в один ряд с ними. Это и сбивало с толку и обнадеживало. Судя по взгляду саламандры, в ее голове роились точно такие же мысли.

В руках Тарквиния держала уже немного подтаявшую плитку шоколада.

— Гвини, давай спать. Он прав, нам завтра потребуются силы.

Саламандра смотрит на нее взглядом, в котором теперь тлеет слабый огонек надежды, находит колдовскую руну на стене и с легким щелчком погружает комнату во мрак.

Механикусы не терпят расточительства ресурсами.

Эту простую истину вбивают в голову каждому новорожденному члену культа, как только он становится достаточно разумным, чтобы осознать смысл произносимых слов.

Как и не терпят милосердия к слабым. Особенно к врагам.

Он склонился над клеткой.

Всего несколько часов назад он сделал немыслимое — оспорил решение Молотова об уничтожении оставшихся образцов и теперь осматривал образцы для СВОЕГО исследования.

Осталось всего четырнадцать. Четырнадцать волчиц из нескольких десятков, что были схвачены во время того рейда. В груди томится неприятное чувство разочарование — псайкерша уже мертва. Внеплановое вскрытие, как высказался Молотов.

— Вы победили болезни, старение, но все равно живете как дикари, строя свои жалкие хижины под сенью лесов. Какое убожество.

В его голосе сочится яд. Он медленно идет вдоль клеток, фиксируя как вжимаются в спасительную темноту их жители. Около одной из клеток Брэн останавливается. Его любимый образец — вервольф с белым кончиком на конце хвоста. Она уяснила правила игры. Подчинись — и будет не так больно, как могло бы быть.

Мамоно уже не страшно. Она смотрит на него обреченным взглядом, словно жертва палача смирившаяся со своей участью.

Дверь в ее камеру со скрипом отворяется.

— Пожалуйста, нет…, - она со слезами на глазах просит Брэна о милосердии. Скорее для вида, нежели действительно веря, что ее слова хоть что-то для него значат.

— Быстрее, абхуман. Я хочу закончить все свои исследования еще до утра.

Стальной стол, на который она добровольно взбирается, кажется ей холоднее льда. Она сжимается в комок, поджимая ноги, прижав уши и руками закрыв свои глаза, стараясь уйти от страшной реальности хоть на мгновение.

Механдриты магоса с пугающей мерность вырывают ее из попытки бегства в мир грез, фиксируя ее руки и ноги в специальных зажимах, не обращая внимания на болезненный стон, когда он касается покореженной лодыжки.

— Пожалуйста, пусть боли будет поменьше, — она с каким то внутренним отчаянием смотрит как обтянутый человеческой кожей железный человек берет шприц, наполненный странной зеленой жидкостью из рук полумеханического слуги.

— На твоем месте я бы благодарил меня. Быть источником знаний для познания Омниссии — это честь.

Как только игла вонзается в ее тонкую шею, лабораторию заполняет нестройный вой мамоно, оплакивающих свою сестренку.