тексты приходится всего пять выявленных авторами «Словаря» случаев. И вот при таком «скупом» употреблении этой формы не может не обратить на себя внимание то обстоятельство, что эта броская стилистическая форма проявилась в текстах как Белкина, так и «ненарадовского помещика».
На фоне многочисленных противоречий и нестыковок в образе Белкина такое неожиданное совпадение стилистических особенностей не может не поражать. Причем следует отметить, что этот феномен в данном случае нельзя объяснить «недостатком воображения» Белкина, поскольку письмо-то к «издателю» писал вовсе не он. И вообще оно было написано уже после его смерти…
К тому же, кто автор эпиграфа из Фонвизина? Не Белкин – сатирически сравнить себя с Митрофанушкой сам он не мог – самомнение не позволило бы; самоирония с его стороны тоже исключается – для этого он слишком туп, если судить по содержанию «Истории села Горюхина». Пушкин как «издатель» тоже не мог украсить цикл чужих произведений «острым» эпиграфом, явно же отражающим уничижительное отношение к образу «автора». Но кто-то же должен был поставить такой ехидный эпиграф? Если это не Белкин и не Пушкин, тогда кто?..
«Итак, образ Белкина равняется его неопределенности, – отмечает С. Г. Бочаров, – а рисунок его лица изображает его безличность. Кажется, он является только «пустою мифою», как сам Белкин подозревает в «Истории села Горюхина» о своем любимом писателе Курганове. В неопределенности Белкина и состоит его композиционное значение для «Повестей Белкина»{86}.
Можем ли мы объяснить «неопределенность» образа Белкина недостатком воображения самого Пушкина, допустившего такую небрежность? Нет, это исключено формулировкой постулата. Значит, в данном случае – очередное композиционное средство. Какое? – Теория подсказывает, что ответ должен лежать в плоскости «авторской» фабулы романа, а «чистая» логика оставляет единственный возможный дедуктивный вариант, основанный на совпадении стиля: «История села Горюхина» и письмо ненарадовского помещика к «издателю» принадлежат перу одного и того же автора. Продолжаем силлогическую цепь: поскольку к моменту написания ненарадовским помещиком письма к «издателю» Белкин уже был мертв, то он не может рассматриваться как автор этого письма; следовательно, и «Истории села Горюхина» тоже. Получается, что его «авторство» по крайней мере этого произведения – чей-то подлог. Чей? – Остается только «ненарадовский помещик»: это он, а не Белкин, создал и «Историю села Горюхина», и все пять повестей, он же приписал Белкину авторство «Повестей», он же предварил эти творения уничижительным эпиграфом.
Прошу придирчивого читателя внимательно вчитаться в содержание изложенного выше и проверить обоснованность силлогизма. Ведь определение личности рассказчика мениппеи – самый ответственный момент в исследовании, здесь вывод должен быть логически безупречным и стать неоспоримым фактом. Собственно, при анализе мениппей это – единственный этап, когда вообще требуется строго силлогическое построение. Представляется, что, исходя из авторской (пушкинской) фабулы, упрятанной в предисловие к изданию «Повестей», другой персонаж, которого можно было бы отнести к категории рассказчика-персонажа, кроме «ненарадовского помещика», в корпусе романа отсутствует.
Повторю построение: Пушкин как рассказчик цикла исключается, поскольку он не мог создать такой «рассыпающийся» образ рассказчика Белкина; Белкин исключается тоже, поскольку его образ не может служить композиционным элементом; следовательно, в романном поле действует другой рассказчик, который и создал такой неудачный образ Белкина; исходя из совпадения стиля, методом исключения устанавливаем, что рассказчиком романа А. С. Пушкина «Повести Белкина» является некто, фигурирующий как «ненарадовский помещик».
Подтверждение этого вывода дал сам «помещик» в своем письме к «издателю». Описывая биографию Белкина, он упоминает, что его отец «… был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных». То, что на девице женатым быть невозможно (девицу можно только взять в жены), учтем как особенность стиля «помещика», который в данном случае недалеко ушел от стиля того Белкина, каким он изображен в «Истории села Горюхина». Но дело не в этом: высокопарные обороты типа «из дому Трафилиных» обычно используются, когда речь идет действительно о «доме», то есть, старинном родовом клане, из которого берут в жены не каких-то там «девиц», а титулованных невест. Здесь «помещик», проявив свою склонность к высокопарному определению того, что не выходит за рамки обыденного, невольно проговорился. Ведь именно такими же категориями мыслит и тот, кто писал «Историю села Горюхина», у которого не деревенька, а «страна», не просто шестьдесят три нищих крепостных, а «население страны», и т. п. То есть, «помещик» выдал этим самым свое авторство «Истории села Горюхина», а вместе с этим – и тот факт, что Белкин – вымышленный им же, помещиком, персонаж; следовательно, он выдал и свое, «подлинное» авторство «Повестей Белкина».
Итак, «автором» «белкинских побасенок» фактически является не Белкин, а его анонимный сосед, выступающий от его имени. Та противоречивость в образе Белкина, которая ставит в тупик исследователей, объясняется психологическими особенностями этого соседа, теми целями, которые он поставил перед собой, создавая эту пародию, а также его квалификацией как литератора, которая и наложила свой отпечаток на качество исполнения этого замысла. Чем точнее будет выявлено соотношение этих трех этических составляющих образа «истинного» рассказчика, тем ближе мы подойдем к разгадке замысла Пушкина, создавшего роман с такой сложной структурой.
Некоторые характеристики интенции «подлинного» рассказчика тонко подмечены С. Г. Бочаровым (о содержании «письма к издателю»): «Сообщающий посредник – ненарадовский помещик – гораздо больше выдвинут как самостоятельный образ. Определенность и реальность посредника обратно пропорциональна определенности и реальности самого Ивана Петровича Белкина. Предисловие, кажется, имеет одну цель – познакомить с автором Белкиным; но вместо него на первом плане – густой колоритный образ помещика, уже сквозь который приходится получать «биографическое известие» и человеческий образ автора. Но плотный помещик очень мало прозрачен, и Белкин сквозь него виден смутно. Белкин расплывчат и бледен в такой же мере, в которой брутальный помещик, его изобразитель и биограф, определен и характерен, «типичен»{87}.
