Повесть «Выстрел», открывающая цикл, первоначально вообще замышлялась как «оборванная»; в том варианте сказ обрывался на первой главе (отъезд Сильвио) с припиской «издателя» о том, что окончание потеряно. Хотя через два дня Пушкин все же дописал вторую главу, не лишним будет оценить тот первоначальный, «оборванный» вариант с точки зрения его предполагавшегося художественного значения в цикле.

То, что самая первая повесть с такой интригующей завязкой обрывалась «на самом интересном месте», уже само по себе должно обратить на себя внимание исследователей, поскольку таким жестом Пушкин особо подчеркивал, что главное в повестях не «прямое» содержание, а нечто иное. В данном случае мы имеем редкую возможность попытаться выявить это «нечто», поскольку оно заключено в весьма ограниченном объеме текстового материала.

Итак: завершенной фабулы («анекдота») вообще нет, о сюжете как таковом говорить вообще не приходится, и «Выстрел» в таком усеченном виде не мог рассматриваться даже в качестве одной из «побасенок». Что же в нем заключалось? В принципе, не так уж и мало. Как минимум, до предела сконцентрированная «голая идея», которая при появлении второй части несколько затушевалась на фоне развязки. Эта идея – жажда отмщения, мука от вынужденного ожидания подходящего момента для нанесения ответного удара; отрешенность от мира в сочетании с колоссальной концентрацией воли ради достижения поставленной цели. «Выстрел» в оборванном виде – очень сильная характеристика психологических доминант Сильвио именно в том состоянии, в котором находился и сам Пушкин. Да, он действительно знал то, что описывал, и для усиления эффекта даже намеревался предельно сузить поле полотна за счет сокращения жанровой «рамки».

«Сконцентрированная идея», особенно гротескно выпяченная в первоначальном варианте «Выстрела», имеет явно выраженный «катенинский след», который буквально просится в строку, поэтому было бы неправильным его игнорировать.

Но перейдем к другому аспекту «Выстрела» – характеристике рассказчика. Примечательно, что он декларирует буквально «с порога» о своей былой приверженности в молодости к романтизму. Вряд ли стоит особо подчеркивать, что это – пушкинская характеристика творческой биографии Катенина, это и так ясно. Дело не в этом. Не говоря уже о всех пяти повестях, и даже не о «Выстреле» в завершенном виде, предельно сужаю вопрос: мог ли Белкин, не получивший никакого образования, кроме как от дьячка да от своих неграмотных «потешных» во время игр в лапту, написать хотя бы первую главу «Выстрела»? Если исходить из той «самохарактеристики», которой пронизана «История села Горюхина», и которую фактически подтвердило письмо «ненарадовского помещика», не мог. Не его уровень.

Пушкин-«издатель», зачем-то «убрав» из текста «белкинские» пометы, все же в своем «издательском примечании» отметил для «любопытных изыскателей», что фабула «Выстрела» была рассказана Белкину неким подполковником И.Л.П. И, если бы текст первой главы «Выстрела» составлялся самим подполковником, то в такого рассказчика вполне можно было бы поверить. Но ведь на бумаге этот рассказ изложен от имени Белкина, который по причине как своего невысокого социального положения, так и ограниченного интеллекта просто не мог изложить повесть с сохранением стиля и позиции человека, во всех отношениях стоящего гораздо выше него самого. Ведь характерно, что в данном случае рассказчик как персонаж собственного сказа пользуется особым уважением со стороны Сильвио, в глазах которого даже стоит выше остальных офицеров. Причем это подано хотя и отчетливо, но все же достаточно тонко, что совершенно недоступно для примитивного Белкина, и сквозь текст сказа на всем его протяжении как пар бьет благородное воспитание рассказчика. Собственно, здесь имеет место тот же феномен, который был отмечен С. Г. Бочаровым относительно текста письма «ненарадовского помещика»: якобы характеризуя соседа, тот использует эту возможность для хвалебной самохарактеристики{90}. Более того, рассказчик не просто расставляет этические акценты в сказе, что в общем-то является его главной задачей по формированию композиции; он идет на беспрецедентный шаг – четко излагает свои собственные оценки не просто как участника событий, а именно с более высокой позиции ведущего повествование, а это – дидактика, нарушение внутренней логики художественного образа (имеется в виду случай, когда рассказчик как объект собственного сказа занял «благородную» позу офицера, отдалив от себя Сильвио после того, как тот уклонился от дуэли – разумеется, человеку типа Белкина не дано даже понять, о чем вообще в подобном случае идет речь; но рассказчик не только чувствует и понимает такие этические тонкости, но и не упускает случая, чтобы порисоваться перед читателем на фоне образа Сильвио).

Это – весьма характерная психологическая черта образа «ненарадовского помещика», причем она проявляется еще отчетливее именно в том усеченном варианте повести, который первоначально замышлялся. То есть, «обрывая» повесть и сводя «рамку» сказа к минимуму, Пушкин стремился таким композиционным приемом сразу же решить и эту художественную задачу. Разумеется, уже с первой главы «Выстрела» ясно, что сказ ведется вовсе не Белкиным, а кем-то, обладающим более высоким интеллектом – во всяком случае, соизмеримым с общественным положением старшего офицера, а не юнкера-переростка, едва достигшего первичного офицерского чина за восемь лет службы. Таким образом, «усеченный вариант» эту задачу решал тоже, причем именно в таком виде этот аспект нарратологии подчеркивался особенно выпукло: «незавершенный» «Выстрел» следовал непосредственно за письмом «помещика», то есть, за уничижительной характеристикой Белкина как личности, и такой контраст не мог не броситься в глаза читателю в том случае, если бы повесть была опубликована именно в таком «незавершенном» виде, поскольку всякая незавершенность провоцирует вопросы и поиск ответов, и в данном случае она должна была возвратить внимание читателя к содержанию только что прочитанного предисловия и заострить на нем внимание.

Из содержания все той же «незавершенной» первой главы «Выстрела» читатель должен был понять, что, хотя рассказчик когда-то в молодости был романтиком, к моменту создания этой повести его взгляды изменились – наличие элементов, пародирующих романтизм уже в этой главе, отмечено другими