оппоненту какую-то идею, ее маскировка должна сопровождаться какой-то ложной, но психологически привлекательной посылкой, отвлекающей внимание на этот «ложный объект» («камуфляж»). Этот прием очень распространен и в быту: «врать с три короба» – это и есть создать у слушателя «ложный объект». Грамотный аноним всегда постарается включить в создаваемый им текст ложные «ключи», бросающие тень подозрения на какое-то другое лицо. Яркий пример использования такого приема литературным персонажем дал Пушкин – достаточно вспомнить, что Онегин, создавая свой пасквиль, направленный против Пушкина и его ближайшего окружения, ввел в свой сказ множество элементов, создающих впечатление, что «автором» сказа является сам Пушкин.
В данном случае «истинный» рассказчик «Повестей Белкина» пытается внушить читателю мысль, что они написаны Белкиным; неудача в создании этого образа и должна по замыслу Пушкина характеризовать личность этого анонимного автора, и вот эта-то характеристика и будет, видимо, являться тем искомым композиционным средством, которое превратит, наконец, низкопробные «побасенки» в высокохудожественный роман А. С. Пушкина.
Пока это – не вывод исследования, а всего лишь формулировка гипотезы, основанной на реалиях романа и подлежащей доказательству методом «фул- пруф» – то есть, путем силлогического построения, дающего однозначный результат на уровне факта. Постулат для построения такой цепи остается все тот же: Пушкин не допускает художественных небрежностей; его «ошибки» – художественное средство, композиционное назначение которого подлежит выяснению.
Воспользуемся результатами работ С. Г. Бочарова с целью определения возможности выстроить имеющиеся факты в силлогическую цепь, доказывающую сформулированную гипотезу.
«Проблема Белкина […] поляризовала исследователей, – пишет С. Г. Бочаров. – И если на одном полюсе в решении этой проблемы Белкин признан всего только «композиционной функцией», то противоположной тенденцией является материализация Белкина в «тип» и «характер»{84}.
Исходя из используемой теории, такое противопоставление «функций» рассказчика в мениппее является не совсем верным. Художественная функция такого персонажа заключается как раз в том, что его характеристики как «типа» (интенция и психологические доминанты) должны выполнять решающую композиционную функцию, в том числе и на стадии формирования завершающей эстетической формы всего произведения, сводя в единый образ произведения укрупненные образы-знаки – автономные сюжеты.
«Белкин характеризуется [ненарадовским помещиком] недостатком разных сил и способностей, например, недостатком воображения […] В структуре прозы «Повестей Белкина» эта черта их «автора» чрезвычайно важна. Портрет, как и характер, – это абстрактная внешность, примета: «Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волосы русые, нос прямой, лицом был бел и худощав» […] Портрет родствен описанию внешности горюхинских жителей в другом болдинском произведении Белкина»{85}.
Здесь следует отдать должное ненарадовскому помещику: портрет Белкина в его описании оставляет то же впечатление, что и сами повести Белкина. Но вот последнее наблюдение С. Г. Бочарова («Портрет родствен описанию внешности горюхинских жителей в другом болдинском произведении Белкина») заставляет задуматься: как могло так получиться, что два описания, принадлежащие перу разных персонажей (портрет Белкина в письме соседа и описание «населения» «страны Горюхино» в произведении Белкина) практически совпали? Ведь, насколько можно понять, Белкин и его сосед – совершенно разные типы, у них должны быть различные взгляды на окружающее, а здесь вдруг как-то странно совпадают не только способ мышления, но даже лексика и стиль…
Вот что пишет в «Истории села Горюхина» И. П. Белкин: «Летописи упоминают о земском Терентии, жившем около 1767 году, умевшем писать не только правой, но и левою рукою». Здесь употреблен архаический оборот («около 1767 году»), в котором окончание существительного в родительном падеже совпадает с окончанием дательного. В данном случае такой оборот тесно увязан как с мистификацией, так и с откровенной иронией, а также с намеком на то, что сам «автор» повестей склонен и к графоманству, и к писанию «от левой ноги». Все это должно характеризовать склонность Белкина как «в прошлом веке запоздавшего», хотя он и родился уже в начале XIX века.
Вполне логично, что в повести «Выстрел», рассказчиком которой «официально» является Белкин, употреблена аналогичная устаревшая форма родительного падежа другого слова: «густой дым, выходящий изо рту», которая в сочетании с псевдоромантической манерой ведения сказа создает определенную характеристику рассказчика.
Но вот в разделе «От издателя», который является совершенно откровенной мистификацией, «издатель» приводит текст письма «ненарадовского помещика», который заканчивает свое письмо словами: «1830 году Ноября 16. Село Ненарадово». Кроме того, что здесь употреблена та же архаическая падежная форма, что и в творениях Белкина, сам этот «архаически-эпистолярный» текст наглядно демонстрирует читателю, что речь идет о мистификации. «Корреспондент» «издателя» Пушкина начал письмо со слов: «Почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца получить имел я честь 23 сего же месяца, в коем вы изъявляете мне свое желание…». С учетом того, что письмо это подписано «1830 году Ноября 16», возникает естественный вопрос, о каком таком «сем» месяце идет речь, если в нем 16-е число следует за 23-м? «Издатель» усиливает эффект мистификации двумя «Примеч. А. С. Пушкина».
Если верить «Словарю языка Пушкина», то такая архаическая форма родительного падежа применительно к слову «год» использовалась Пушкиным 19 раз: кроме двух отмеченных случаев, в «Арапе Петра Великого» и в «Истории Пугачева», что вполне логично, поскольку речь идет о 18 веке, в «Путешествии в Арзрум», девять раз в критике и публицистике, три раза – в эпистолярии, один раз – в официальном документе. То есть, на художественные
