были первые неудачи […] они имели влияние и на следующие его произведения […] В книге, ныне изданной, просвещенные читатели заметят идиллию, где с такою прелестною верностью постигнута буколическая природа…»
Это – из «первоапрельской» статьи «Сочинения и переводы Павла Катенина», в которой Пушкин язвительно подвел итог творческой биографии своего «Преображенского приятеля», упомянув при этом и «Старую быль», «… где столько простодушия и истинной поэзии». Однако даже независимо от содержания этой пушкинской статьи, сам вывод С. М. Шварцбанда дает основание выдвинуть гипотезу, что весь цикл «Повестей» является романом- мениппеей, в котором изображается некто, сочиняющий в сельском уединении низкопробные «побасенки». Напомню, что главным героем мениппеи всегда является «автор» сказа, и что объектом изображения является также и то, как этот «автор» создает свое творение; исходя из гипотезы, что цикл «Повестей Белкина» является мениппеей, мы этим самым предполагаем, что весь цикл по сути должен представлять собой роман, замаскированный под «побасенки» – то есть, с точки зрения внешней, маскирующей формы, это – действительно «побасенки», но не Пушкина, а Белкина; а по сути это должен быть роман Пушкина, сатирически изображающий то, как эти бездарные «побасенки» создаются.
К сожалению, весьма ценный вывод С. М. Шварцбанда все же не вносит окончательной ясности в вопрос о характере сатирической интенции Пушкина, поскольку этот исследователь рассматривал только вопросы жанровой природы пяти повестей. Следует отметить, что при создании какого-либо произведения его жанровая форма является лишь одним из многих приемов композиции, причем в данном случае определялся жанр каждой повести в отдельности, но не самого цикла как предполагаемого единого целого. Здесь следует сделать одно теоретическое отступление.
Сведение отдельных произведений в единый цикл возможно только при наличии нового, более высокого уровня композиции. Следовательно, если «Повести Белкина» действительно замышлялись Пушкиным как нечто цельное, то выявление характеристик цикла следует начинать с психологических особенностей и интенции рассказчика, поскольку именно через эти элементы реализуется композиция (напомню, что композиция представляет собой этическую составляющую при создании образа, в данном случае образа цикла произведений).
На первый взгляд, в случае с «Повестями Белкина» эта задача не представляет собой никакой проблемы, поскольку рассказчик заранее объявлен, повести предварены его характеристикой, содержащейся в письме некоего «ненарадовского помещика», эта характеристика дополнена массой автобиографических сведений и психологических характеристик Белкина в отдельном его произведении «История села Горюхина», где, казалось бы, все исходные моменты для определения композиции цикла изложены предельно четко и доходчиво. Создается впечатление, что осталось только проследить, какой отпечаток эти психологические особенности накладывают на повести как цикл, выявить интенцию рассказчика, и основные композиционные элементы, объединяющие пять разрозненных повестей в цикл, станут очевидными. Однако внешне совершенно простой вопрос выявления характеристик Белкина как создателя повестей на поверку оказывается чрезвычайно сложным и наполненным парадоксальными противоречиями.
С. Г. Бочаров, уделивший большое внимание изучению роли Белкина, все же вынужден был констатировать, что «Белкин действительно проблематичен, оказывается не просто подойти и рассмотреть его очертания, он представляет собой такую художественную реальность, для определения которой у литературоведения не хватает улавливателей»{79}. То есть, здесь прямо сформулирован вопрос о решающем значении образа рассказчика в постижении пушкинской интенции; кроме этого, содержится констатация отсутствия литературоведческой методики, пригодной для анализа произведений такого класса.
Ссылаясь на справедливое высказывание В. В. Виноградова, содержащееся в его книге 1941 года «Стиль Пушкина», о том, что «Повести Белкина» необходимо изучать и понимать так, как они есть, то есть с образами издателя, Белкина и рассказчиков, С. Г. Бочаров делает не менее справедливое заключение: «Автор» Белкин представляет собою композиционную функцию в большей мере, нежели «образ героя» в обычном смысле. Но эта композиционная функция олицетворена и индивидуализирована, воплощена как «лицо» и «характер». Определение меры этого воплощения и этой индивидуальности и составляет проблему Белкина»{80}.
В этой фразе фактически сформулировано то, что определено выше в качестве главного композиционного элемента художественного произведения: решающее значение психоло-
гических доминант и интенции рассказчика. Исследователь, достаточно глубоко проработавший содержание образа Белкина, завершил свой анализ такими словами: «Но история белкинского вопроса показывает, что к образу подобного типа у литературоведения не хватает подходов» – то есть, исследователь снова совершенно справедливо подчеркивает отсутствие методик, адекватных для решения задач такого типа. Представляется целесообразным применить описанную методику структурного анализа, учитывая при этом полученные С. Г. Бочаровым выводы.
Глава XXVIII
И. П. Белкин: Незадачливая жертва анонима
Разбор вопроса об «авторстве» «Повестей Белкина» С. Г. Бочаров предварил констатацией того факта, что «… исследователи отмечали теоретическую осознанность работы Пушкина над прозой»{81}, со ссылкой на мнение Б. Эйхенбаума: «Пушкин вплотную занялся прозой не раньше чем вполне осознал, что она должна собой представлять и каков ее характер и цели… Мало найдется писателей, у которых теоретическое представление о литературе и практика находились бы в таком соответствии, как у автора «Повестей Белкина» (Б. Эйхенбаум. Литература. 1927, с. 6)». Развивая эту мысль, С.Г Бочаров заключает: «Таким образом, закономерная эволюция форм пушкинского творчества являет как бы процесс
