— Ох, господи, мне так жаль, что во время ланча тебе пришлось отвечать на такие неприятные вопросы. Ты, наверное, чувствовал себя
Когда он ухмыляется, я теряю всякое самообладание. Меня переполняют досада и обида, накопившиеся за все это время. Я устала притворяться спокойной девочкой-паинь- кой. Встав на колени, я бью его прямо по макушке.
— Блин, — ругается он. — За что это, черт побери?
— За то, что ведешь себя как козел! — Я снова набрасываюсь на него, спрятав большой палец и выставив костяшки — в точности так, как учил меня один из бойфрендов моей мамы.
Рид с силой отталкивает меня обратно к пассажирской дверце.
— Сядь, черт тебя дери! Из-за тебя мы разобьемся!
— Не буду я садиться! — Я снова замахиваюсь на него. — Я устала от тебя, от твоих нападок, от твоих мерзких друзей!
— Может, если ты будешь со мной честна, я отзову псов. Что за игру ты ведешь? — Он со злобой смотрит на меня, удерживая на расстоянии одной рукой.
Я пытаюсь добраться до него, но ловлю лишь воздух.
— Хочешь знать, что за игру я веду? Я хочу окончить школу и поступить в колледж! Вот какая у меня игра!
— Почему ты приехала сюда? Я знаю, что ты взяла деньги от отца.
— Я не просила твоего папу привозить меня сюда!
— Но ты не очень-то сопротивлялась, — отрезает он. — Если сопротивлялась вообще.
Это обвинение уязвляет, наверное, отчасти потому, что это правда, но еще потому, что так нечестно.
— Да, я не сопротивлялась — потому что я не какая-нибудь идиотка. Твой отец предложил мне будущее, и я была бы полной дурой, если бы отказалась от такого предложения. Если из-за этого я кажусь кому-то охотницей за чужими деньгами, мне плевать. По крайне мере, я не из тех, кто заставляет других идти три километра пешком в темноте по незнакомой местности.
Я с удовлетворением наблюдаю, как в его глазах мелькает сожаление.
— Значит, ты признаешь, что тебе совершенно не стыдно, — выплевывает он.
— Да, мне не трудно признать, что мне ничуть не стыдно, — огрызаюсь я в ответ. — Стыд и принципы лишь для тех, кому не нужно волноваться о всяких мелочах, как, например, о том, сколько еды я могу купить себе на один доллар, или как мне оплачивать счета за мамино медицинское обслуживание, или смогу ли я купить немного травки, чтобы она хотя бы на час перестала чувствовать боль. Стыд — это роскошь.
Я в изнеможении откидываюсь назад. Я прекращаю попытки ударить его. Это все равно бесполезно. Он слишком сильный. Черт бы его побрал.
— Ты не единственный, на чью долю выпала тяжесть утраты. Ты не единственный, кто потерял мать. О, бедненький Рид Ройал, — насмешливо говорю я, — он стал превращаться в подонка, когда умерла его мамочка.
— Заткнись.
— Сам заткнись.
Но как только эти слова слетают с моего языка, я осознаю, как нелепо мы себя ведем, и начинаю смеяться. Минуту назад мы кричали друг на друга, словно дети. Я смеюсь так сильно, что начинаю плакать. Или, может, я плакала с самого начала, просто мой плач был похож на смех. Наклонившись вперед, я прячу голову между ног, потому что не хочу, чтобы Рид видел, как сильно задел меня.
— Перестань реветь, — бурчит он.
— Перестань говорить мне, что делать, — всхлипываю я.
Наконец он затыкается, и к тому времени, когда мы проезжаем через ворота и сворачиваем на боковую дорожку, мне удается взять себя в руки. Неужели я действительно сказала, что мне не стыдно? Это неправда. И я в ужасе от того, что целых пять минут рыдала на глазах у Рида Ройала.
— Ты закончила? — спрашивает парень после того, как останавливает машину и заглушает двигатель.
— Да пошел ты, — устало отвечаю я.
— Я хочу, чтобы ты перестала работать в пекарне.
— Я хочу, чтобы у Джордан вдруг выросло сердце. Но ведь мы не всегда получаем то, что хотим, да?
Рид раздосадовано вздыхает:
— Каллуму это не понравится.
— О господи! Ты постоянно меняешь правила. Держись от меня подальше, Элла. Залезай в машину, Элла. Не вздумай оставить моего отца без гроша, Элла. Не работай, Элла. Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Значит, нас таких двое, — мрачно говорит он.
Я даже не хочу развивать эту тему. Поэтому открываю дверцу машины и вылезаю.
