Рядом появился Юра. Огляделся. Заметил Артёма и тут же вскинул ружьё. Егерь не позволил ему выстрелить — уверенным движением руки опустил ствол.

— Ну что там? — крикнул снизу папа. Он уже был рядом.

Артём больше не оглядывался. Уверенными рывками полез вперёд. Наугад выхватывал щербатые уступы, ставил на них ноги. Темнота с каждым шагом усиливалась. Артём испугался, что пещера изменит направление, круто пойдёт вверх. И он сорвётся. С криком полетит вниз, попутно сбивая папу, профессора, маму. Все они вылетят назад, к озеру. Разобьются о выступы каскада. И последним, что они увидят, будет разочарованная ухмылка Фёдора Кузьмича. Но подъём оставался пологим. На лесенках всё чаще встречались глубокие щели с окатанными краями — цепляться за них можно было, не опасаясь поранить руку.

Когда Артём обернулся в следующий раз, снизу уже не было видно света. Юноша был зажат в холодном, непроглядном мраке. В гулкой тишине слышалось, как пыхтит Тюрин, как плачет и постанывает мама, как сопит от волнения папа. И как где-то высоко над головой угрожающе гудит перекрытый напор воды.

— Знаешь, Артём, тут не бывает плохих или хороших людей, тех, кто может или не может, хочет или не хочет. Здесь люди становятся проще и делятся на тех, кто делает, и тех, кто не делает.

— Знаю, дедушка.

— В Саянах у тебя лишь два варианта. Идти дальше. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Или лечь и умереть.

— Нет, дедушка. В городе всё так же, просто об этом успеваешь забыть. Там те же горы, только поднимаешься в них очень долго, всю жизнь. Да и не всегда понятно, нужно ли вообще карабкаться на свою вершину.

— Что за вопрос? Ведь мы для того и родились, чтобы идти наверх, цепляться руками за выступы скал, падать, подниматься и снова идти. Сквозь туман, ничего не различая вокруг. Только смутно улавливая лица людей, которые идут рядом с тобой.

— И что же будет потом?

— Ты заберёшься на вершину. Или умрёшь.

— А дальше?

— Будешь спускаться.

— И всё равно умрёшь.

— Да. Но будешь счастлив.

— Разве в этом лабиринте страха и боли можно быть счастливым?

— Счастлив тот, кто все годы шёл к своей вершине — самой высокой, самой могучей из тех, что он видел. Счастлив тот, кто достиг своей вершины и оставшиеся годы с неё спускался.

— «Шёл», «видел», «спускался» — это и есть счастье?

— Счастье — это всегда память. Воспоминание о вершине, о тысяче вершин, которые ты когда-то покорил. Истинное счастье, всеобъемлющее, растворяющее тебя, окончательное, — это тот последний миг, когда ты оборачиваешься, чтобы взглянуть назад. Не видишь ни плохого, ни хорошего. Не помнишь ни того, что хотел, ни того, что мог.

— Видишь и помнишь только то, что сделал или не сделал.

— Именно так! Отдай жизнь своей единственной, главной горе. Ради этого момента — последнего великого счастья.

— Так я и сделаю… — простонал Артём, поднимаясь по ступенькам расщелины.

По лицу юноши стекали холодные щекотные слёзы. Он чувствовал, как дрожат руки. Не от усталости — подъём был не таким уж сложным. От страха. Его пугали темнота и полная неизвестность. Гул воды, запертой где-то там, наверху, усиливался. Ручеёк стал набухать. Начал плескаться по ступеням и уже вымочил Артёму ботинки. Юноша понимал: в такой ситуации главное — сохранить трезвость восприятия, чтобы вовремя принять верное решение. Цеплялся за эту мысль. Удивлялся странному чувству — будто он отстранился от своего тела. Видел, как оно барахлит, но не паниковал, а только сосредоточенно ждал возможности его успокоить.

Артём продолжал немой диалог с дедушкой, а потом вдруг ладонью провалился в стенку. От неожиданности поскользнулся. Судорожно вцепился в кромку открывшегося проёма и ударился о него лицом. Во рту сгустился солоноватый привкус крови.

— Что там? — сдавленно спросил папа.

— Сейчас, — отозвался Артём и понял, что его голос ослаб, истончился.