— Я этого не говорил.

— …А ты и без нас обошёлся бы. Вот бы и шёл один. Со своим чудесным егерем в обнимку.

— Марин…

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна остановилась.

Дрожа от негодования, хотела сказать что-то ещё, но вместо этого расплакалась. Слёзы быстро, напористо потекли по её щекам, однако лицо оставалось расслабленным. Взгляд притупился. Марина Викторовна стояла на месте и чуть покачивалась. Тюрин, не ожидавший такой реакции, заторопился вперёд. Сергей Николаевич остался утешать жену.

— Ну перестань. Прости. Это от усталости. Просто мы все устали. Без коней идти сложно. Да и… Перестань. Осталось не так много.

— Думать надо, — прошептала Марина Викторовна и, теперь уже заплакав всем лицом, прильнула к мужу.

— Да, думать надо головным мозгом. А я дурак.

— Ты не дурак, — всхлипывая, отозвалась Марина Викторовна. — Ты хороший. Только иногда говоришь не подумав.

Помирившись, Переваловы догнали остальных.

Тем временем степь сменилась смешанным лесом. Первые километры идти по нему было приятно, но потом между деревьев появился подлесок. Теперь путников терзали колючие плети шиповника — заросли из длинных высоких веток, покрытых тоненькими крепкими иголками. Они прокалывали штаны и куртку. Впивались в кожу, царапались. От них было не укрыться. Грязное, потное, а теперь ещё ошпаренное шиповником тело начинало зудеть. Чесалось всё, даже голова. Артём долго сдерживался, знал, что расчёсанное место будет зудеть ещё сильнее, но в конце концов срывался, чесался и тут уж вкладывал всю страсть — выскрёбывал себя до крови и в эти секунды жмурился от наслаждения. Под отросшие ногти, кроме привычной грязи, набивались очёски собственной кожи. Растревоженное место болело, его разъедал пот. Хотелось опять расчесать его — теперь до мяса, до кости.

— Вот, — на дневном привале мама сплюнула на ладонь зелёную кашицу.

— Что это?

— Тысячелистник. Смажь, где расчесал, будет полегче.

— Спасибо, — юноша без всякой брезгливости принялся бережно смазывать ранки.

— Интересно, Нагибины идут по нашему следу? — вздохнула мама.

— Не знаю. Может, идут.

— Тебя это не пугает?

— А чего тут бояться?

— То есть как — чего? — усмехнулась Марина Викторовна, подозревая, что сын не совсем понимает опасность их положения.

— Помнишь, на последнем дне рождения бабушка пела частушки?

— Помню… — мама не ожидала, что сын заговорит об этом.

— Мне запомнилась одна. «Жить будем, гулять будем. Смерть придёт — помирать будем».

— Да, папе эта частушка тоже нравилась…

— Так и тут. Когда придёт время, будем умирать, а сейчас об этом можно забыть.

— А если смерть придёт уже сегодня?

— Это вряд ли. Фёдор Кузьмич умный. Понимает, что мы идём по приметам. Не станет нам мешать. Может, Нагибины давно вышли на след и даже видят нас — стерегут с какой-нибудь скалы. Только нападать не будут. Подождут, пока мы отыщем последнюю примету.

Марина Викторовна с подозрением посмотрела на видневшиеся вдали скалы, будто могла разглядеть там кого-то из преследователей.

— Фёдор Кузьмич понимает: если напасть, можно всего лишиться. Лучше выждать. Он наверняка догадался, что у нас сохранились приметы.

— А ты изменился, — Марина Викторовна с интересом смотрела на сына.

— Скорее заново родился, — усмехнулся Артём.

— Это как?

— Тот, кем я был до экспедиции, умер. Ещё там, в кустах, когда ночью подслушивал Джамбула. Ну, или когда убили Ринчиму — умер вместе с ней. А теперь родился я, у которого с тем мальчиком мало общего.

— Я и не знала, что дедушка так сильно на тебя повлиял, — вздохнула Марина Викторовна. — Все эти разговоры…

— Ты многого не знала о том мальчике. — Юноша посмотрел на маму. Его слова прозвучали без укора. — Зато теперь можешь узнать меня.

— Ну, знаешь, сколько бы вас тут, Артёмов Сергеевичей, ни развелось, сын у меня был и остаётся один. И ещё.

— Что?

— У той частушки было окончание. Помнишь?

— Нет.

— А зря. Мне конец больше нравится. Мама пела: «Жить будем, гулять будем. Смерть придёт — помирать будем». А подруги ей хором отвечали: