— Твоя?

— Да. Осталась мне от дедушки. На память. Вы поймите…

— Ты прав. Она твоя. — Монгол протянул статуэтку Артёму.

Юноша хотел ещё спросить, что в ней особенного, что означают узоры на её голове и лапах, но при очередной вспышке зарева вскочил на ноги — на переправе чёрными изваяниями стояли всадники. Нагибины!

— Бежим!

Река с другой стороны острова поднялась так высоко, что самостоятельно ни Артём, ни Солонго не смогли бы через неё перебраться. Быть может, и монгола, несмотря на его силу, смыло бы стремниной, но ребята забрались ему на плечи. Сели вполоборота. Обнялись сами, обхватили шею Джамбула и так сделали его ещё тяжелее. Опираясь на шест из тонкой сосенки, выставляя его против течения, он медленными шагами прошёл брод; добравшись до берега, повалился на колени. Солонго и Артём покатились кубарем по лужам. Смеясь, вскочили на ноги и побежали к сидевшим неподалёку Переваловым и Тюрину.

Два зверёныша — взъерошенные, мокрые, шальные, — они, забыв усталость, в порыве озорства принялись бегать друг за другом, саля в плечо, толкаясь, опять падая на землю, со смехом перебрасываясь комками грязи. Артём норовил поймать Солонго, покрепче обхватить её, прижать к себе, чтобы вновь ощутить близость упругого худого тела, но девушка всякий раз увёртывалась, раззадоривала юношу, кривляясь и показывая ему язык. Артём наконец запыхался и должен был присесть — и только сейчас заметил, с каким удивлением на него смотрят родители. Им такие забавы казались здесь неуместными. Танцевать на краю пропасти. Веселиться у порога смерти.

Монгол едва уговорил беглецов спуститься по берегу на несколько километров, чтобы отыскать хоть какое-то укрытие. Уставшие от нескончаемого преследования, они шли медленно, а когда Джамбул объявил ночёвку, попадали на землю.

Всюду был холод. Артём лежал на спине и чувствовал, как от земли к пояснице тянет ледяным сквозняком. Закладывал под себя руки, но это не помогало. По телу, будто по воде, расходилась мелкая рябь. Дрожали руки, ноги, живот. Наконец всё сошлось в единую, не прекращающуюся даже во сне дрожь. Артём и не знал, что может так долго и мелко дрожать.

Холод беснующейся ночи. Ветер выкручивал дождь, как пачку тонких, разрезанных на полосы простыней. Сёк наискось, ударял то сверху, то сбоку. Всё холодное, мозглое. Кажется, дождём напиталось всё тело, до самых костей.

Полыхнула зарница, и опять вернулся гром. Горы вокруг осыпа́лись скальными обломками. Они гулко скрежетали под небом, до низины докатывались уже медленными, глухими отзвуками. Невпопад хлестали матовые вспышки. В затишье после грома вызревало шипение дождя.

Казалось, что река давно вышла из берегов и сейчас подмывает стоянку беглецов.

Артём почувствовал, что дрожь в теле чуть уменьшилась. Он и не заметил, как подполз к маме, прижался к ней. Теперь и к нему кто-то прильнул сзади. Так было теплее.

Падая в холодный сон и выныривая из него на краткие мгновения, юноша замечал, как от валуна, возле которого они остановились, протянулся навес из переплетённых тальником сосенок, как рядом появилась нодья — костёр из брёвен. Об этом позаботился Джамбул. Теперь монгол и сам улёгся на землю. Тело успокоилось и больше не дрожало. Юношу утянуло в вязкую трясину сна.

Ему снилось, что он идёт по коридору поликлиники. Коридор был школьным, но Артём отчего-то знал, что находится именно в поликлинике. На скамейках в ожидании своей очереди сидели дедушка, братья Нагибины, Фёдор Кузьмич, погонщик Баир, Солонго и другие люди, чьих лиц он не успел разобрать. У Артёма из живота текла кровь. Он зажимал рану ладонями. Никто этого не замечал. Юноша стонал, просил о помощи. Ему в ответ смеялись, рассказывали что-то о весёлых тарбаганах. Артём умирал, а всем казалось, что он просто кривляется. Громче всех смеялся Слава Нагибин. Юноша и сам не сдержал улыбку, но шёл дальше, искал врача. Под ногами вытягивались полосы крови — упругие, будто разбухшие. Боли не осталось, но Артёму было страшно.

«Смерть — худшее из того, что может с тобой приключиться», — улыбаясь, говорил ему дедушка. И Артём боялся умереть. Сильнее сдавливал рану на животе, заходил то в одну комнату, то в другую. Докторов не было. Даже за столом врача сидели пациенты. Плакали, смеялись. На Артёма никто не смотрел. В животе что-то начало ворочаться, закручиваться. По рукам обильнее потекла кровь. От живота по всему телу разошлась пульсация. Сдавило голову.

Артём шёл полусогнувшись, но никто не торопился ему помогать. Наконец открылась одна из дверей. Из неё вышли люди в белых халатах. О чём-то беззвучно переговариваясь, шли мимо юноши. Он хотел им крикнуть, но не смог. Призывно поднял руки. Из живота хлынуло тёплой пустотой. Чувства пропали. Осталось только зрение. Артём видел, как, изогнувшись, упал — без тяжести. Ударился головой о лавку. Боли не было. Видел, как вокруг забегали пациенты. Люди в белых халатах ринулись к нему, стали трогать его, о чём-то спрашивать. Артёма уже не было. Ему было спокойно. Ни боли, ни страха. Осталось только зрение. Всё пространство вокруг заполнилось глубоким электрическим дребезжанием. Люди в халатах суетились, кричали — это было видно по их искажённым ртам. Зелёные вены на шее. Они были напуганы. Теперь тело Артёма — их проблема. Нужно его уносить. Мыть полы от крови. Как это мерзко… Запахи, слизь. Артём уже был далеко. Его ничто не беспокоило. Электрическое дребезжание усилилось. В нём вибрировало всё сущее. Юноша проснулся. И первое, что он ощутил, был запах зажаренного мяса.