— Прости, я тебя перебил, продолжай, — егерь до того близко наклонился к Артёму, что тот почувствовал запах его чёрствого, сухого дыхания. — Продолжай.

— Нужно отправить вашего следопыта на разведку.

— Хорошо, — Фёдор Кузьмич кивнул.

Артём невольно улыбнулся. Получалось, будто главным в экспедиции стал он и теперь отдавал поручения егерю.

— Ещё лучше отправить сразу двух разведчиков. Чтобы они с каких-нибудь возвышенностей осмотрели округу — с разных сторон. Наверняка найдут что-то похожее.

— Хорошо, — согласился Фёдор Кузьмич, по-прежнему нависая над юношей.

— Им будет проще, если мама сразу нарисует четвёртую примету.

Артём видел, как папа махнул ему рукой, но не обратил на это внимания.

— Хорошо, — согласился егерь. — Мне нравится, что мы доверяем друг другу.

Артём понимал, что нужно пожертвовать четвёртой приметой, что это — единственная возможность переговорить с мамой наедине.

— А что ты скажешь о шестой примете? — неожиданно спросил Фёдор Кузьмич.

— А что с ней?

— Всего было девятнадцать, — всё тише, суше говорил егерь. — Тринадцать из них стали картой твоего дедушки. Осталось шесть. Теперь ты сказал, что первая — и не примета вовсе, а лишь подсказка о том, как читать приметы. Держишь мысль?

— Да, — неуверенно кивнул Артём.

— Остаётся пять примет. Где же шестая?

Юноша растерянно посмотрел на отца. Сергей Николаевич сам был поражён такими размышлениями и подсказать ничего не мог.

— Не знаю, — наконец выдавил Артём. — Может, её и не было никогда.

— Понятно… — Фёдор Кузьмич резко отстранился. Достал из кармана энцефалитки чёрную, скрученную по краям шапку, прикрыл ею макушку бритой головы. — Ну что же, ждём от вас четвёртую примету. Останется всего две. Разгадка всех тайн близка, не так ли?

Как только Очир закрыл вход в палатку, Артём стал торопливо нашёптывать маме о ночном появлении Солонго, о побеге, который она обещала устроить, о прорехе, через которую они должны были бежать, наконец о плане, который он вчера придумал.

— Это безумие! — шёпотом вскрикнула Марина Викторовна.

— Мама, умоляю! Всё будет хорошо.

— Я так не могу.

— Иначе мы тут все погибнем. Сама подумай, что будет, когда Нагибины найдут золото.

Мама вздохнула. Она понимала, что сын всё говорит правильно, но надеялась, что его план — не единственный путь.

— Я думала, ты доверяешь этому своему егерю.

— Доверяю, — кивнул Артём. — На свой манер. А вот его сыновьям не доверяю ни на грамм. Ты же видела, как они убили Ринчиму, видела, как Юра бил папу. Пожалуйста! Дорога́ каждая минута.

Марина Викторовна кивнула. У неё больше не было сил противиться. Теперь ей оставалось только рисовать, — точно и быстро.

К вечеру лагерь окунулся в облако комаров. Только что их не было, все спокойно сидели у костров, а тут принялись самозабвенно хлестать себя по щекам и голым щиколоткам. Больше всех страдал Джамбул, ведь ему связали руки. Марина Викторовна кормила монгола с ложки, попутно отгоняла комаров, но её саму так кусали, что невозможно было стоять на месте, приходилось дёргаться в странном, угловатом танце.

Появилась мошка́ — крохотные зловредные создания. Они были меньше комаров, но всё их тело, кажется, представляло собой обезумевшие от голода челюсти. Комар втискивал под кожу острый хоботок и довольствовался этим, а мошка выгрызала кусочки кожи, прежде чем прильнуть к сладкому соку капилляров. «Факт», — кивнул своим размышлениям Артём, торопливо расчёсывая укусы.

Здешний гнус был не чета городскому. В Иркутске привередливый комар ещё долго летает над человеком, присматривает себе удобное местечко для посадки. Потом разгуливает по коже, прощупывает участок, отлетает, если недоволен выбором, чтобы потом повторить попытку. В тайге всё иначе. Тут комар пикировал без разбора — с ходу впивался в кожу и начинал жадно, до остервенения напористо пить кровь. Казалось, он только присел, не прошло и двух секунд, а, прихлопнув его, Артём с удивлением обнаруживал красное пятно. Одним ударом он убивал до семи комаров и ещё больше мошки_́.