меховой одежде Солонго, вытягивалась густыми каплями. Егеря начинал трясти озноб. Он чувствовал это. Понимал, что слабеет. Знал, что должен быстрее сделать задуманное.
«Жар. У меня жар. Это точно. Значит, гангрена. Ничего, разберёмся. И никакой крепитации, значит, не газовая. Но как?.. Сейчас неважно. Разберёмся… В аптечке должен быть хлорамин».
— А теперь слушайте, как всё будет. Ты, — он кивнул в сторону Чартымая. — Ты любишь свою дочь?
Монгол молчал.
— Отвечай, гнида, когда тебя спрашивают!
Чартымай кивнул.
— Вот. Этим и воспользуемся. Видишь, Артём, я всё делаю в открытую. Всё честно. Никаких уловок. Честная игра. Ты, — голос егеря дрожал. Он чувствовал, что хватка левой руки ослабла, что девушка может вырваться, поэтому сильнее давил ей в висок дулом, твёрже держал палец на спусковом крючке. — Ты вернёшься к своим братьям-дикарям и заберёшь моих сыновей. Мне всё равно, что с ними стало. Ты приведёшь их сюда. Живыми. Учти, тварь, это твой единственный шанс увидеть дочь. Понял? Ты меня понял?!
— Твоих сыновей не вернуть, — спокойно ответил Чартымай.
— А это уже твоя забота. Твою дочурку я заберу. Я так понимаю, тут должен быть выход. До водопада отсюда километров пять. Я правильно понимаю? А?
— Четыре.
— Вот и славно. Я буду ждать там. Мне, знаешь, нужно добраться до аптечки. А твоя дочурка перевяжет мне руку. Вот и всё. Ты приведёшь мне сыновей, и мы мирно расстанемся. Даю слово. Мне всё равно, что там с ними. Просто приведи. Я в Нижнеилимске всякого повидал. По кусочкам людей собирали. Ты только приведи…
— Нет, — качнул головой Чартымай. — Даже если бы это было возможно, я бы тебе не поверил. Тебе не нужны сыновья. Тебе нужен белый нефрит. Добравшись до коней, ты сразу уедешь.
— Обижаешь. Впрочем, мне всё равно, веришь ты мне или нет. Выбора у тебя нет. Одно неверное движение и… Бах!
Фёдор Кузьмич с такой силой надавил на висок Солонго, что она застонала.
— А вы, друзья, — егерь посмотрел на Переваловых, — вы получите по заслугам. Однако я опять буду честен. Вы меня обманули, но оставили мне надежду. Это приятно. Всё-таки вы не стреляли мне в спину. Я тоже подарю вам шанс. Можете уходить. Я вас не держу. Да-да, серьёзно, можете уходить. Только вот тебе, Сергей, придётся потерпеть. Я прострелю тебе ногу. Да. Кажется, ты побледнел? Или это такое освещение? — Фёдор Кузьмич хохотнул. — Очень прошу, не дёргайся. А то могу попасть тебе в живот. Будет неприятно, больно, но ничего. Зато я тебя отпущу.
Сергей Николаевич растерянно посмотрел на Чартымая.
— Стой смирно! Не дрожи, тварь! — заорал егерь и, вытянув руку, прицелился.
Тюрин с опаской попробовал первую из ступеней. Здесь тоннель совсем сузился. Стены и свод, бугристые, с глубокими трещинами, были покрыты холодной слизью. Как и подозревал профессор, ступени, явно выдолбленные тут не одну сотню лет назад, также были затянуты слизью. Упереться было не во что, трогать стены Тюрин не хотел и боялся поскользнуться.
Остановился, пытаясь высветить спуск. Ничего не увидел. Свет быстро слабел, рассеивался, будто ниже начиналась дымка.
— Любопытно… — протянул Тюрин.
Оглянулся назад, к проёму из белого нефрита. Замер. Там стоял один из урухов. Он был совсем не похож на воинов, которых довелось видеть профессору. Вместо доспехов из оленьей кожи на нём была цельная медвежья шкура. Голова медведя капюшоном покрывала макушку. Лицо было вымазано сажей — Тюрин не видел даже глаз. К подошвам, кажется, были привязаны медвежьи лапы.
— Сын Чёрных медведей, — с замиранием сердца прошептал профессор.
Подумал, что видит самого Олохоя, о котором упоминал Толжанай.
Незнакомец стоял на месте.
— Суеверный дурак, — усмехнулся Тюрин. — Значит, нашим легче.
Он едва сдержал смех. Понял, что преследовать его никто не собирается, что идти можно медленно, внимательно высматривая ступеньки. Если хоть одна из них окажется покатой, он непременно поскользнётся.
Тюрин ещё не успел сделать ни одного шага, а туман вокруг сгустился. Теперь фонарь едва выхватывал пространство в два-три метра. Нефритовый проём отдалился, был едва различим. Стоявший в нём силуэт теперь казался обыкновенным истуканом.
— Ну и хорошо, — прошептал Тюрин, надеясь ободрить себя звуком собственного голоса.
Сделал первый шаг.
К его удивлению, ступенька оказалась нескользкой. Слизь упруго приняла ботинок профессора.
