Он ковылял через поле к шоссе 906. Движение здесь оживленное, и прогулка предстоит не из приятных: дорога узкая, едва хватает места для машин. Передвигался медленно. Наверняка ребро сломано – больно вдыхать. Руки, ноги, спина, все в синяках и ноет. Ощупал лицо – покрыто коркой из запекшейся крови и грязи, губы, и скулы, и глаза распухли. Чудо, что ни одного зуба не выбито. Ты не создан для этого, подумал он. Но тут же перед глазами всплыла картинка, как Швед стоит в полумраке, вглядываясь во что-то, мешковатая армейская куртка, коричневые штаны карго, почти черные от сажи. Можешь думать что хочешь, но факты свидетельствуют об обратном. Экспериментальные данные подтверждают иную гипотезу. Малыш вполне функционален – совершает ошибки, но быстро обучается. Неплохой объем у жесткого диска, как показывает опыт. Ржавого только, и все.

Шоссе 906, проложенное в пойме реки, ведет в Монессен. Склон долины сразу за дорогой порос лесом, но по берегам реки еще сохранились развалины старых фабрик, складов, заводских зданий. Поток плотный, сплошь американские малолитражки и старенькие пикапы. Места на обочине маловато – регулярно толкает воздушной волной даже от небольших машин. В том же направлении, что и он, пешком идет еще с полдюжины человек – в Монессен, который был когда-то одним из преуспевающих городов Долины, а теперь стал одним из беднейших. Последние коксовые цеха “Ю Эс Стил” дышали на ладан, но пока обеспечивали работой несколько сотен. Все равно большинство из них клиенты Восьмой программы [24].

Через полчаса он вошел в Монессен. Почти точная копия Бьюэлла: речная долина, перетекающая в крутые склоны холмов, жилые кварталы, расположенные террасами, каменные церкви, деревянные церкви, три православные церкви с золотыми куполами. Много деревьев. Издалека выглядит мило. Вблизи видно, что город заброшен: здания обветшали, повсюду следы вандализма и запустения. В центре города припарковано несколько автомобилей, но дома по большей части пусты, на старых витринах старые вывески, выцветшие объявления “сдается” почти на всех окнах. Единственные признаки жизни сохранились в районе коксовой фабрики у реки, длинные ряды зданий, крытые гофрированным железом, высокая труба с полыхающим факелом отработанного газа, клубы пара, время от времени вырывающиеся при тушении кокса. Огромный экскаватор, в ковше которого запросто мог поместиться полуприцеп, черпал уголь с баржи и отправлял его на конвейер, ползущий к главному цеху. По рельсам сновали вагонетки, груженные коксом, но в поле зрения ни одной живой души.

Он все-таки нашел в этом городе работающий ресторан. Официантка сидела в одиночестве за столиком у окна, смотрела вдаль и улыбалась, пока не заметила входящего посетителя. Светило солнце, ей было спокойно и совсем не хотелось вставать. На вид лет пятьдесят, крашеная блондинка.

– О нет, – недовольно сказала она. – В таком виде не пущу.

– Я помоюсь, – заверил Айзек. – Я просто упал.

Он огляделся – закусочная или ресторан; в общем, чем бы оно ни было, в зале сидел только один клиент.

Женщина отрицательно помотала головой:

– За мостом в сторону Чарлроя есть больница, вот туда и иди.

– Я могу заплатить. – Он раскрыл бумажник, демонстрируя деньги. Пахло едой, жареной картошкой и мясом, он никуда отсюда не уйдет. Удивительно, что продолжает упрашивать, – в былые времена сразу развернулся бы и пошел искать другое заведение. – Поставьте себя на мое место, – умоляюще произнес Айзек.

Он уже думал, не перестарался ли, как тетка вздохнула и махнула рукой куда-то в сторону подсобки, где находился туалет. Второй клиент, чернокожий средних лет, глянул на Айзека поверх своей газеты и поспешно опустил голову. Хлебнул кофе и больше в его сторону не смотрел.

По узкому коридору, мимо коробок с туалетной бумагой и растительным маслом он прошел в мужской туалет, запер за собой дверь и встал перед зеркалом. Жмурик, выловленный из реки. Или из братской могилы. Штаны и куртка измазаны жидкой грязью, рожа покрыта слоем сажи и пыли. Он сам себя не пустил бы в эту забегаловку, да и вообще никуда. Один глаз полностью заплыл, губа разбита; трудно сказать, где заканчивается засохшая кровь и начинается грязь. Справив нужду, он разделся и опять встал перед раковиной и зеркалом. Эта чумазая загорелая физиономия не имела отношения к бледному телу с розовыми ссадинами вдоль ребер, с расплывающимися светло-лиловыми синяками. Айзек вымыл в раковине голову и лицо, забрызгав грязью все вокруг и попутно размышляя, какое все же хрупкое создание человек. Так, теперь смочить холодной водой бумажное полотенце, надо обмыть тело, покойника обмывают. Последнее омовение. Тщательно каждую складку. Может, сейчас пользуются шлангом для этого дела, специальной тканью, и вообще процесс автоматизирован. Как знать, кто будет касаться тебя после смерти? Взял еще несколько полотенец, намочил, продолжил мыться. Он замерз и дрожал, вода быстро охлаждает. Тепло материнской утробы мы принимаем как должное – такова природа ее. Мать сама себя омыла. Интересно, обмывали ее тело после? Например, ирландская деревенщина отлично сохраняется в торфе. А вот со Шведом иначе – никаких помывок за счет налогоплательщиков. Могилы для голодранцев слишком дороги. Крематорий – его финальное тепло. Так, выбрось из головы, приказал он себе. Все в прошлом.

Закончив с мытьем, Айзек достал нож, тщательно вымыл с мылом лезвие, сполоснул, насухо вытер, потом вытерся сам, использовав последние полотенца, он извел два полных рулона. Тут было очень чисто до его появления, и теперь Айзек тщательно протер пол и отмыл раковину, прежде чем возвращаться в обеденный зал. Внимательно оглядел себя в зеркале. Выше пояса нормально. В основном грязь досталась куртке, рубаха и свитер в порядке. В другой раз не появляйся в общественных местах в верхней одежде. Первым делом снимай куртку.

Официантка окинула его оценивающим взглядом, медленно подняла свое большое тело, с трудом разгибая колени, принесла меню и чашку кофе. Устроившись в самом темном уголке, он блаженствовал – чистый, сухой и в тепле. Добавил в кофе сливок, много сахару, отхлебнул и почувствовал, как