– Мне придется задержаться. Завтра буду беседовать с сиделками.

– Хорошо, хорошо. Знаешь, я должен был поехать с тобой. Прости, что повел себя как ребенок. Я должен быть там рядом с тобой.

Ли онемела, она слышала в трубке голоса, шум на заднем плане, черт, она едва не рассказала ему обо всем.

– Слушай, – продолжал он, – тут приехали ребята из города, могу я перезвонить тебе попозже или завтра?

– Ок.

– Все передают тебе привет. Эй, скажите “привет”.

В трубке раздались приветственные возгласы, голоса друзей, далекие и пустые.

– Наш приятель мистер Болтон привез ящик “Клико”.

– Саймон, послушай минутку. Мне могут понадобиться деньги. Брату может потребоваться адвокат.

– Это серьезно?

– Не знаю. – Она колебалась. – Пока непонятно.

– Ли, – сочувственно проговорил он, – прости меня. Правда, прости, я очень виноват. Мне следовало поехать с тобой.

– Все в порядке, хорошо, что мы можем поговорить. Я тут немножко схожу с ума.

– Завтра я прилечу.

– Нет, – судорожно сглотнула она, – думаю, все будет хорошо. Просто я немного нервничаю.

– Я приеду завтра. Черт, да я попрошу Болтона отвезти меня прямо сейчас, часам к трем ночи мы будем на месте.

– Нет-нет, что ты. Мне просто нужно было услышать твой голос. Мне уже гораздо лучше.

– Позвони мне попозже. Или завтра утром. Звони, когда захочешь, в любое время. Чековая книжка у тебя с собой?

– Да.

– Пользуйся ею. Если окажется, что дело серьезное, я попрошу отца подыскать кого-нибудь.

– Не надо впутывать отца.

– Не волнуйся, он нормальный человек.

– Я знаю. Просто не хочу, чтобы ты к нему обращался.

– Ладно, – согласился он. – Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Выключив телефон, она стояла в темноте, и небо было чистым, а над головой сияли холодные искорки света. Ли поплелась обратно к машине. Придется навеки похоронить это внутри себя, никому на свете она не сможет рассказать. Что ж, вздохнула она, по крайней мере, теперь ты знаешь, что можешь спокойно нанять адвоката.

Когда он проснулся, уже наступило утро, он лежал в высокой траве за пакгаузом. Слышался шум катеров с реки. Почему глаз не открывается? Осторожно потрогал. Грязь и засохшая кровь. Останусь здесь, пока не подживет, подумал он. Пущу корни и впаду в спячку. И выползу, когда погода наладится. И местные подобреют. Он огляделся. Ладно, уже лучше. Вставай.

Теплый ветреный день, небо ясное, ярко-голубое, и облака плывут на юг, а гусиный клин летит в противоположном направлении. Изначальные странники. А Малыш, он спокоен. Вспомни, как бывало в прошлых жизнях, во Вьетнаме к примеру, в спецподразделении, а здесь-то сущая ерунда. Восстал из мертвых, как Спаситель. И пускай саднит еще след от копья и ноют сломанные ребра, но впереди много километров прекрасного дня.

С полминуты Айзек вставал, преодолевая боль в боку и ногах. Земля сырая, спальный мешок в грязи, одежда замызганная. Он двинулся обратно, высокая трава колыхалась на ветру, стелилась ковром и вновь вздымалась, а пакгауз оказался вовсе не так далеко, как почудилось в темноте, – ярдов двести от дороги. Земля вокруг усеяна мусором: пустые пивные жестянки, картонки, а вот и использованный презерватив. Знак людского единения. Почти причастие. Малыш, возжелавший искупить свой смертный грех перед шведом Отто, является в тайное убежище местных бандитов и предлагает свой священный сосуд во искупление. Млеко его человеческой благодати объединяет их, подобно крови, освящает, и вот она, новая церковь. Айзек рассматривал старый кирпичный пакгауз, облупившийся фасад, высокие арочные окна. Но взгляни – руки еще измазаны, он все еще грешен.

На грязной парковке у пакгауза он наткнулся на кучку своего собственного дерьма, с прошлой ночи, задержался присыпать немножко землей, м-да, пожалуй, Малышу не следует сравнивать себя с Иисусом. И подумал: самая мелкая из моих проблем. Если ад существует, там такая толпа народу, что я просто взберусь кому-нибудь на плечи, а внизу останутся лицемеры, по большей части образцовые прихожане. И специальное отделение для епископов.