режим осложняли дело. <Но тогда нам пришлось бы «выселить» наших компаньонов, а для этого не было денег.> В общем, подводя итоги всей своей работе, я не могла быть недовольной: дисциплина, товарищеские при этом отношения с персоналом; лиферанты, которые по традиции снабжали нас долгие годы первоклассным товаром, только еврейская продукция. Как моя бабушка, я все, что можно было хранить, покупала an gross[595], всегда имела порядочные запасы сухих продуктов, консервов и хозяйственных принадлежностей (как щетки, тряпки, мыло, бумага и проч.). Я не была мелочной, не скаредничала, не торговалась из-за гроша, и в этом отношении воспитала своих помощниц, мы работали всегда на доверии к поставщикам. Если пропадало доверие, что случалось очень редко, меняли и прислугу и лиферанта. Но без скандалов, без конфликтов. Как можно короче и радикальнее. Поэтому наше хозяйство было всегда солидно поставлено, девушки уходили только тогда, когда выходили замуж, садовник, прачка, дворник держались годами. Мы всегда пользовались теми же телефонами и адресами инсталляторов, столяров и других рабочих. Кто заходил в наш дом, его не оставлял.

Наша машина, раз заведенная, держится и тогда, когда мы с Марком в отсутствии, и я отказываюсь понимать тех хозяек, у которых вечно кризис, в маленьком или большом хозяйстве. Тем не менее эти кризисы приходят неизбежно, и не из-за плохого характера и плохой воли, а сами по себе, потому что, как человеческий организм, так и хозяйственный вечно требует смазки, починок и поправок.

Правда, я нарушила принцип «праздности», в обществе мне, верно, вменяется в вину «жадность», думают, что я из-за денег мало бываю в гостях, мало принимаю у себя: кафе у моря — мой отдых, поездка за город и путешествия за границу мне всегда были интереснее всей их мелкоместечковой светскости. Кроме того, мы скрывали, чего мне и моим товарищам по работе стоят постройки, улучшения, развитие нашего дела, с какими материальными трудностями и риском все это связано. Но я уже давно перестала считаться с «общественным мнением».

Моя филантропия, кроме регулярных взносов, свелась к тому, что мы от времени до времени принимаем бесплатных пациентов или за очень низкую плату, на операции и роды, и реконвалесценцию (поправку), если это случай, который не подходит под категорию больничной кассы и общественных бесплатных госпиталей.

Однажды мы выбрались с компанией наших «викендлеров» на катере вокруг Мертвого моря. Было темно, грязно, неудобно, но собралась очень теплая компания академиков, журналистов, певица оперы, и стало очень весело. В Эйн-Геди все полезли по крутой горе наверх, откуда замечательный вид, но когда надо было спускаться по той же крутизне, все завидовали нам, оставшимся внизу.

В Содоме мы осмотрели естественный туннель и «провал», похожий на пятигорский. Воронкообразная пещера высотой в 500 метров, солончаковая сказка. Нам сказали, что года через два здесь будет закончена солончаковая концессия Южного Поташа (приисков); везде в поселке чистота и порядок, комфорт, особенно в комнатах, в которые нас ввели. Вместо стекол — сетки от москитов, на всех кроватях тоже мустикеры. Женщин в то время на Юге совсем еще не было, все хозяйство было в руках мужчин, и в качестве поваров и лакеев — черные египтяне (Сомалия).

Нам предложили комнаты и ужин в кантине, но мы отказались, ночь была теплая, светлая, мы прекрасно могли спать на песке, укутавшись в одеяло, и ужинали своими сандвичами. Но в 10 часов вечера, отдохнув после тяжелой дороги, мы танцевали все вместе, гости и хозяева и арабские рабочие.

Все танцевали хору. Оттого ли, что местное население отвыкло от женщин, или климат Содома так действовал, но хора была более оживленной, чем в городе. В четыре утра мы оставили Содом. Мы поехали в «Нахлат Арнон». Арнон — это река в скалах, сталактитовые пещеры из таких пород, которых я еще не видела. В Скандинавии так, верно, выглядело в шхерах, как на картинах или в декорации «Пер Гюнта» Грига и в Художественном московском театре. Мы в купальных костюмах прошли пешком вброд всю реку вдоль, и по обеим сторонам были высокие стены — чувство нереальности.

Следующая остановка была «Калерое», или «Клей Рове», где купались когда-то римские воины, а вади Зерка — горячие источники — были приятнее всего. Только в Пистианах в Венгрии я когда-то купалась в естественном горячем бассейне. В Палестине есть такой же в Тиверии.

В Тель-Авиве появляются очень хорошие артисты, исполнители — скрипка Тибо[596] и Казадеус рояль. Также шопенист Уминский. Всё это музыкальные праздники, а фильм «Королева Христина»[597] с Гретой Гарбо был особенно приятен после нашей прогулки в арноновские шхеры.

Мы теперь больше не могли жаловаться на провинциальность нашей жизни. Каждая поездка давала что-нибудь новое, каждая гастроль приносила нам европейскую «культуру», по которой мы так тосковали первое время. В Хайфе, когда мы посещали нашего студента сына, мы осматривали новые фабрики, новостроившийся порт и Хайфу-бе — индустриальный район. К Рут в кибуц мы не ездили, потому что там негде было спать, товарищи спали по несколько человек в бараках. Когда она приезжала сама или с Эли, выглядела она похудевшей, одета была плохо, в сандалиях без чулок, вещи носила из коммуны, синие холстяные платья; у нас она перестала брать как вещи, так и деньги, чтобы не нарушать «равенства». Она с Эли не могли повенчаться, потому что в комнате у них спал всегда кто-нибудь третий, девушка или парень, и это называлось «примус». Почему примус? Потому что в семье есть муж, жена и примус, конечно. А так как она дежурила по ночам, то на ее постели спал еще кто-нибудь четвертый, а она спала днем. Таково было их пионерство. Мне было странно, что у меня такая большая дочь, которая не сегодня — завтра выйдет замуж и еще сделает меня бабушкой.

Чтобы не быть смешной в собственных глазах, я решила меньше танцевать, хотя мой минимум в «карне де баль» — 24 танцора в вечер — еще был