Эрик дрался с невидимым противником. Раздетый по пояс, сжимал обеими руками рукоять тяжелого меча. По напряженной спине стекали струйки пота, волосы облепили влажные плечи. Голые ступни грузли в раскаленном песке, но ему, казалось, было плевать.
Я рванулась вперед, к нему, но Гуди удержал.
— Мираж, — произнес тихо. — Отголоски прошлого. Воспоминания о тех, кто здесь хоть однажды побывал.
— Чьи? — хрипло спросила я, не отрывая взгляда от воина, который моим Эриком не был.
— Это место часто путает, увлекает. Придуманный мир ничто без живого тепла. Вот и этот умирает. Немногие могут сюда приходить. Даже из сольвейгов.
— Что это за место?
— У него много названий. Одно из них — Безвременье. Здесь нет прошлого, нет будущего. Лишь настоящее. Призраки этим пользуются, но ты не смотри на призраков. Это место влияет на судьбы. Сейчас узнаешь, почему.
Пустыня ответила безмолвием и расстелила вокруг бескрайнюю песочную простыню. Мы пошли по ней вперед, хотя я уже плохо понимала, что здесь «вперед», а что «назад». Там не существовало направлений, рамок и границ. И я невольно подумала: а вдруг и меня нет? Вдруг Гуди нет? Совсем. И все это снится мне…
Не снилось. Нещадно палило солнце, и подошвы плавились от горячего песка. Ветер швырял его горстями в лицо, и приходилося прикрывать глаза.
Наверное, поэтому я его не сразу заметила. Лишь когда полыхнул амулет, обжигая кожу на груди, обратила внимание.
Невысокий, жилистый, в потертых джинсах и выцветшей синей майке, он копался в земле около небольшого домика с розовой черепичной крышей. Участкок, который, по сути, был оазисом среди бескрайних песков, манил буйной зеленью и запахами цветов. Между клумб, на круглом выложенном брусчаткой участке дворика плескались в небольшом фонтанчике серебристые рыбки. Они выпрыгивали из воды и на мгновение застывали в воздухе, переливаясь чешуйчатыми боками.
Почти черная от загара кожа мужчины шелушилась, отходила клочьями, обнажая новый слой — розоватый и нежный. Белоснежные седые волосы переливались серебром. А когда он поднял на нас взгляд, глаза его улыбались.
— Ты всегда опаздываешь, — шутливо пожурил он Гуди. — Ни разу вовремя не пришел.
— У тебя часы спешат, — улыбнулся Гуди и посмотрел на меня. — Ее время настало.
— Последователей себе готовишь? Понимаю, — кивнул седоволосый и поднялся. — А ведь когда-то я учил тебя, помнишь?
— Помню. Давно это было.
— Слишком давно. А вот это я делал недавно, кажется. — Мужчина указал на амулет Эрика и прищурился. — Не так давно и для…
— Для него, — подтвердил Гуди.
— О! — воодушевился седовласый и пристально меня осмотрел. Усмехнулся. — О!..
— Ты всегда ее так встречаешь, — рассмеялся Гуди и повернулся ко мне. — Это Арендрейт, и с памятью у него не очень. Старый пень.
— От пня слышу, — обиделся Арендрейт. — Можно было сразу сказать, что она пришла писать в книге. Я бы вспомнил.
— Писать в книге? — переспросила я. А потом, наконец, поняла: — В той самой книге?!
— В той самой, — подтвердил Аредрейт, развернулся к дому и махнул рукой, приглашая. — Идем.
— Что мне там писать? — Я обернулась к Гуди. — Я не знаю будущего. До сегодня я была уверена, что у меня получится вернуть Эрика, а теперь… Да у меня видиний не было больше года!
— Ты знаешь прошлое. Свое прошлое. И прошлое Эрика.
— Не понимаю… — нахмурилась я.
— Еще несколько столетий назад было предсказано, что в кевейне родится сильный воин. Могучий. Потомок Херсира. И воля его будет сильна, как и он сам. А возможности велики настолько, что не останется в мире ни одного мужа, способоного ему противостоять. Его род обрастет легендами, а имя его прославится в веках.
— Эрик, — выдохнула я и сжала амулет.
— Но лишь пророки сольвейгов смогли углядеть, что воля его будет не так сильна. Трагедия юности нанесла Эрику рану, которую он не мог залечить самостоятельно. Это разрушало его, а с ним и тех, кто рядом. В итоге он превратился бы в жестокого тирана и узурпатора, которого не смог бы никто одолеть.
— Эрик не такой! — запротестовала я. — Он бы никогда…
— Потому что ты узнала его другим. А все потому, что у него была цель.
— Кан, — догадалась я.
Гуди кивнул.
— Поиски пророчицы стали его наваждением, отвлекая от саморазрушения. Ему пришлось жить среди людей, от которых он тщательно отгораживался