контролировать его мощь.

Альрик усмехнулся и одним ловким движением встал. Подошел ко мне — плавно, крадучись. Так охотники подходят к добыче. И я уже знала: он придумал новую игру. Игру, в которой мне не выиграть…

— Что ж, смотри.

Прохладная ладонь бережно, ласково даже, легла мне на лоб.

И я снова была в доме скади. В темной, лишенной защиты гостиной. В цепких объятиях Влада, мешающего мне осуществить задуманное. Фигура Эрика в объятиях полутьмы. Светящееся оружие Хаука.

Только в этот раз я видела скрытое. Видела, как порванная жила тонкой струйкой выпускала кен, а ниточка, связывающая Эрика с кевейном, истончалась. Пока не порвалась окончательно…

Я закричала. Громко, как тогда, до звона стекол, до боли в горле. Отшатнулась от Альрика и буквально упала в руки Гуди. От боли свело мышцы, сперло дыхание. Я присела, упираясь ладонями в сухую, колкую траву. Старалась отдышаться, забыть навязанное видение. Стереть из всех ячеек памяти, отформатировать диски… Навсегда…

— Он не вернется, — сказала сама себе, чтобы поверить, чтобы осознать.

Верить не хотелось. Понимать — еще меньше.

Потому я призвала на помощь то, что всегда помогало не сломаться. Злость.

— Зачем? — обернулась к Гуди. — Зачем ты привел меня сюда? К нему… Чтобы он играл? Чтоб издевался?!

Гуди покачал головой, даже не взглянув в сторону ухмыляющегося Альрика. На лице Первого сольвейга не было и тени издевки — лишь сочувствие.

— Иначе бы ты не поняла, — сказал он тихо.

— Мне так больно, — прошептала я и облизала губы, мокрые от слез. — Как же теперь… что…

Гуди поднял меня на ноги, обнял. Туман вокруг нас побелел, вздыбился, поднимаясь, скрывая нас от Альрика, от мира, который, как и его хозяин, нещадно ранил. Сольвейг погладил меня по голове, затылок окутало тепло, проникло внутрь спасительной инъекцией. Боль вспухала во мне нарывом, пульсировала, готова была излиться наружу белесым гноем.

А потом внутри будто что-то щелкнуло. Порвалось. И хлынуло. Плечи затряслись в рыданиях, туман вокруг заплясал, закружился, делясь на клочковатые сгустки и собираясь обратно. А я захлебывалась собственной болью, которую копила столько месяцев, не давая ей возможность выплеснуться.

Я была ничем. Пустотой. Небытием.

Пылью на сапогах прохожих.

Криком, полным отчаяния.

Туманом, окружавшим нас. Дымкой.

Миром без смысла.

Ничем.

Пока Гуди обнимал меня, я исчезала. Таяла. Кем стану я, когда вылью свое отчаяние? Ведь кроме него, у меня ничего не осталось…

— Зачем тогда было все это? — всхлипнула. — Я не смогу без него… не готова…

— Попробуй, — ответили тихо. — А если не получится, я приду снова.

Это обещание я схватила, как драгоценность. И спрятала так глубоко, что никто не найдет. Никогда.

Не знаю, сколько мы так стояли: минуту, час или целый день. Слезы высохли, всхлипы сошли на нет, и пусто стало. Спокойно. Я никуда не спешила, ничего не волновало больше, и боль немного поутихла. Лишь ныло где-то в районе лопаток, и затылок заметно потяжелел. Тянуло в сон, так и побуждало улечься в сухую траву, в мягкие клубы тумана, но Гуди удерживал меня, не давая расслабиться окончательно.

— Есть дело, — сказал он и повел рукой по воздуху.

Померкло все. Рассеялся туман. В лицо пахнуло жаром, ноги погрузли в горячем песке.

Выдох застрял в легких, в груди трепыхнулось и забилось сильнее усталое сердце. Солнце слепило, но даже это не могло быть помехой для глаз, которые давно мечтали увидеть именно это.

Я застыла, не в силах понять, мираж ли, правда…