Галя,
что у Вас? Кажется, моя книга на днях идет в набор. С Вами будут говорить о прозе. (Лесневский). Врач не пускает меня в Москву – а мне так надо.
Милая Галя,
посылаю Вам, как обещала «Решку». Даю мое согласие на небольшие сокращения в ней.
Если Вам еще нужно Модильяни, сообщите.
Идут чистые листы «Бега времени».
Когда доберусь до города, позвоню Вам.
Толя привез с эстонского берега замечательные стихи.
Как себя чувствует Ваша проза и почему это я ее не знаю?
Привет всей Москве.
Целую Вас
И. А. Бродскому
Иосиф,
из бесконечных бесед, которые я веду с Вами днем и ночью, Вы должны знать о всем, что случилось и что не случилось.
Случилось:
Не случилось:
Обещайте мне одно – быть совершенно здоровым, хуже грелок, уколов и высоких давлений нет ничего на свете, и еще хуже всего то, – что это необратимо. А перед Вами здоровым могут быть золотые пути, радость и то божественное слияние с природой, которое так пленяет всех, кто читает Ваши стихи.
Иосиф,
свечи из Сиракуз. Посылаю Вам древнейшее пламя, в свою очередь, почти украденное у Прометея.
Я в Комарове, в Доме творчества. В будке Аня и сопровождающие ее лица. Сегодня ездила туда, вспоминала нашу последнюю осень с музыкой, колодцем и Вашим циклом стихов.
И снова всплыли спасительные слова: «Главное это величие замысла».
Небо уже розовеет по вечерам, хотя впереди еще главный кусок зимы.
Хочу поделиться с Вами моей новой бедой. Я умираю от черной зависти. Прочтите «Ин. лит.» № 12 – «Дознание» Леона Филипе… Там я завидую каждому слову, каждой интонации. Каков старик! И каков переводчик! Я еще таких не видывала. Посочувствуйте мне.
Стихи на смерть Элиота м. б. не хуже, но я почему-то не завидую. Наоборот – мне даже светло от мысли, что они существуют.
Сейчас получила Вашу телеграмму. Благодарю Вас. Мне кажется, что я пишу это письмо очень давно.
Иосиф, милый!
Так как число неотправленных Вам писем незаметно стало трехзначным, я решила написать Вам настоящее, т. е. реально существующее письмо (в конверте, с маркой, с адресом), и сама немного смутилась.
Сегодня Петров День – самое сердце лета. Все сияет и светится изнутри. Вспоминаю столько разных петровых дней.
Я – в Будке. Скрипит колодезь, кричат вороны. Слушаю привезенного по Вашему совету Перселла («Дидона и Эней»). Это нечто столь могущественное, что говорить о нем нельзя.
Оказывается, мы выехали из Англии на другой день после ставшей настоящим бедствием бури, о которой писали в газетах. Узнав об этом, я поняла, почему я увидела такой страшной северную Францию из окон вагона. И я подумала: «Такое небо должно быть над генеральным сражением» (день, конечно, оказался годовщиной Ватерлоо, о чем мне сказали в Париже). Черные дикие тучи кидались друг на друга, вся земля была залита бурой мутной водой: речки, ручьи, озера вышли из берегов. Из воды торчали каменные кресты – там множество кладбищ и могил от последней войны. Потом был Париж, раскаленный и неузнаваемый. Потом обратный путь, когда хотелось только одного – скорей в Комарово; потом – Москва и на платформе все с цветами, все как в самом
