«Пролога». Все читают на своих языках. У меня уже были журналисты. Грозят телевизором.
Пишу Нине.
Думаю о ней. Всем привет.
<
<
А сегодня, для разнообразия, вместо открытки – письмо.
Вечером в отеле стихотворный концерт. Все читают на своих языках. Я решила прочесть по тексту «Нового мира» три куска из «Пролога», о чем, кажется, уже писала Вам.
Завтра вручение премии в торжественной обстановке – в Катанье, потом опять Рим и… дом.
Все, как во сне. Почему-то совсем не трудно писать письма. Вероятно, меня кто-нибудь загипнотизировал. Врач дал чудесное лекарство, и мне сразу стало легче. Как моя Нина? – Чем бы ее потешить…
Надо думать – Вы уже в Ленинграде. Прошу Вас передать мой привет Вашим родным. Сейчас ездила смотреть древний греко-римский театр на вершине горы.
Позвоните Ане и скажите, что мы с Ирой живем дружно и она чувствует себя хорошо.
Будем звонить из Рима.
Tous va bien demain partons pour Rome Achmatova[79]
Толя,
вот и моя московская зима пришла к концу. Она была трудной и мутной. Я совсем не успела ничего сделать, и это очень скучно.
Теперь думаю только о доме. Пора!
Надо платить за Будку и получать пенсию.
А по Комарову уже бродят «морские белые ночи», кричит кукушка и шуршат сосны. Может быть, там ждет меня книга о Пушкине.
Привет всем.
Толя!
Пишу Вам только потому, что Вы так просите и заставляет Маруся, сама же я еще не чувствую себя готовой писать письма.
Вы обо мне все знаете. Иосиф видел, как я хожу, могу немного читать, не все время сплю, начала что-то есть. Благодарю Вас за письма и телеграммы, последняя даже принесла мне радость.
Москва была мне доброй матерью, здесь все добрые. Жду лирику Египта.
Всем привет.
Вечер.
Вероятно, Вас поразит то, что я Вам сейчас скажу. Дело вот в чем: не знаю, изменила ли меня моя страшная болезнь, но что Вы скажете, если я Вам открою, что она изумительно изменила Вас. 8-го января я видела Вас в сиянии такого счастья, как будто никогда не было «Сент. поэмы» и цикла «Уничтожение». А в следующие (10) дни Вы так повзрослели, в Вас появилась какая-то большая забота (что ли), и взгляд другой, и улыбка, кот. я так помню. Такое впечатление, что Вы пережили что-то очень большое и м. б. страшное. Я, конечно, не спрашиваю, так ли это, да Вы, наверно, и не знаете сами.
Сейчас принесли Вашу записку. Благодарю Вас. Хорошо, что они не тянули. Теперь Вы свободны – Ленинград не худшее. Как я хочу туда – как не хочу в санаторию. Просто домой, как все (в скуку, в неудачи, мелкие ссоры и обиды). Как я устала от этого парадного больничного благополучия – улыбок, комплиментов моей «красоте» и т. д. Хочу домой! Взять бы хорошие переводы, а еще писать прозу, в кот. одно сквозит через другое, и читателю становится легче дышать. Толя, не уставайте, Вы ведь сильный… Меня сегодня уложили в постель после мытья – здесь (в палате) не поговоришь. Надо было зайти днем, я послала за Вами сестру, но Вы уже убежали. Изо всех сил запрещаю своему дырявому сердцу реагировать на Вашу записку. Пока успешно. – Иначе – беда.
