Куда я успел? На что? К чему? Я до сих пор не знаю ответа. А тогда, оглушенный ее неожиданным появлением, я не нашел слов. Охмелевшие от жадности чувств, мы слились в единой дрожи тел. И вмиг все, что случилось между нами когда-то, ожило и возродилось. И снова сластолюбивое безумие охватило наши головы. Вокруг звенели подойники, трещали кнуты пастухов, глухо падали яблоки в траву, но мы стояли отчужденно и замерев, как вытесанные из глыб. Наконец, оторвались друг от друга и отступили в изумлении. Стояли как вкопанные, чтобы насмотреться вдоволь. Она была в постолах из красного сафьяна и сероватом платье с синими вышивками. В черных кудрях желтел воловик, цветок, не вянущий семь суток. И во всей девичьей фигуре — тихая ласка и мечтательность.

Ружена служила у какого-то пана Войоши, ее ждала работа. А я должен был встречать обоз пана Жовни. Условились на встречу вечером. Целый день я ходил лунатиком, отгонял день. Несмотря на это должен был делать дело. Солотвино, в котором мы остановились, было не только соляным средоточием Марамороша, но и гнездом контрабандистов. Вдоль и поперек по ночам пашут Тису лодки, плоты из плоскодонок и малые плотики, доставляют сюда ходовой румынский товар, а затем дорабами[280] свозят в богатые долины. Поэтому издавна есть спрос на речные лодки. И их наловчились хорошо делать — простыми и легкими. Называют их здесь по старинке байдаками. Выдалбливают из одного цельного бревна, а чтобы лучше держалось с грузом на воде, приделывают обвязку из рогозы. На большие грузы берут другие суденышки — дубасы, шкуты и комеги. Не велика хитрость собрать лодку, когда под рукой готовый материал. Мастерство — изготовить надежные части.

Жовна загорелся к сему ремеслу живым интересом, и мы подружились с терновскими тесальщиками. Это они тешут на лодки дранки, борта, кривули и карпаки. Для бортов режутся поперечными пилами брусья из пихты в человеческий обхват. Больше мороки с карпаками. Сначала надо найти сухую гонкую ель без сучков и веток, высотой должна быть до пяти саженей. Тесальщик вылезает на верхушку и сверлит ствол до сердцевины. Удостоверившись, что древесина здоровая, выкапывает ель. Не рубит, чтобы не потревожить волокна. Затем острым стругом вытесывает карпак, который станет основой шкута. Главное — угадать годность дерева, ибо норовистая горная вода не прощает ошибок. А контрабандисты, которые ходят на тех лодках, заказчики строгие. Далеко не всякий способен выбрать стоящее дерево и пустить в плавание, здесь не обойтись без дара наследственного. Поговаривали, что сии древоделы пришли еще с князем Феодором Кориятовичем и пустили корни в межигорьях около воды. Мой наниматель гутарил с мастерами, продлевал день, рассчитывая будущую выгоду. А я, как царства небесного, ожидал иного.

Я с нетерпением ждал вечера, и он неожиданно настал — в горах темнеет рано. Сумерки покрыли поселок ароматной тайной. Я спешил в назначенное место под скалой. Шел, прислушиваясь, как скрипят новые сапоги — задаток от Жовны. Чистая рубаха холодила тело. В пазухе слегка беспокоил сухой цвет медянки — хранительницы женской груди. Я пришел и замер. Казалось, что сердце биться перестало и время остановилось. Небо слилось с землей, камень с водой. Из темноты выплыло белое видение. Сняла лохматую джергу[281], в которую была закутана, и бросила на траву. Легла. Самими движениями тела, извиваясь, как ящерица, освободилась от платья. Месяц, чтобы это узреть, выглянул из-за облака. И открыл ее для меня. Тугое, с бронзовым лоском тело матово светилось на белой шерсти. Грива черной шерсти на голове, шерстяные комочки под мышками, шелковистый холмик шерсти над лоном. Лучезарная, открытая, распечатанная, как тайный дар. Владычица моя.