— седельце-облучок. Эх-эх, есть еще мастера на свете! Мне можете верить, ибо я не одну бричку направлял. И тяжелые кареты, и будки, и подольские фуры, и липованские повозки, и долгуши, и высокие телеги, и катунские повозки, и дорогие берлины с «лебединой шейкой» и даже почтовый дилижанс из Прешова… Не хочу хвастаться, но на том румынском фаэтоне я перебрал и перемазал оси — и колеса запели. А заодно и замки на откидном верху. Ибо какая мазь, такая и снасть. Это вам каждый мастер скажет…»
«А что он говорил?» — вежливо спросил я.
«Кто?» — нахмурился Колодко.
«Пан из черного фаэтона. Что говорил: когда будет? Может, ему и моя цацка приглянется».
«Такое он принимал за милую душу. Да улизнул пан, нет купца. У меня своего лома куча ждет. И тайстрина[312] вон висит, до сих пор не забрал. Прежде каждую субботу заглядывал. А вот уже с месяц не показывается. Поэтому ничем вам, человече, не помогу. Находочка красивая, но что с того, когда некому ее оценить».
«Чай еще заявится купчишка, если тайстру здесь оставил».
«Сумка не его. Где это видано, чтобы господа ходили с переметными сумами?! Он это для кого-то брал. А моя сестрица шила. Имела с этим мороку. Сшить — не фокус, а вот покрасить! Пан капризничал, требовал, чтобы каждая тайстрина имела свой цвет. Принесет нить: таким и полотно должно быть. Перебирал, как нищий палки. А не съел бы ты несоленое-немасленное, думаю себе в сердцах, но молчу. Потому что платил исправно».
«А пуговица, вижу, на сумке воинская, с ушком», — заметил я.
«У вас меткий глаз, сват. Те гомбы[313] с моей старой шинели. Сукно в кузнице истлело, а медь я срезал. Как раз и пригодилось, все пошло на застежки».
«Если я хорошо помню, на солдатском кабате девять пуговиц…»
«Так и есть. Восемь тайстрин забрали, а эта висит без надобности».
«А ты мне ее продай», — попросил я.
«А вам на какую беду?» — буркнул кузнец.
«Я зелье собираю, брожу по чащам. Мне такой наплечник как раз на руку. Сделаем шефт[314]: я оставляю тебе «Серебряного Йошку», а как вернется черный пан, ты с ним сторгуйся. И так, чтобы и тебе достался хороший процент. И за сумку свое отнимешь. А найдешь меня через Мошка из «Венезии». Только не хвались ему про металию».
«Или я дурак. А вы… вы воевали, вуйко?»
«Как тебе сказать, добрый человек? Иногда мне кажется, что никогда и не переставал воевать. Как там в Писании: «Не мир принес я, но меч». Самый мирный на сей земле Человек сказал.
«Какую?»
Я показал на тайстрину с медной гомбой, которую должен был забрать.
«Зеленую? — робко спросил Колодко. — Почему?»
«Потому, что
«Ну, с самим собой еще справиться можно, а с людьми и вправду тяжело найти общий язык… Я, к слову, никак не найду себе помощника в работе. Сам в кузнице, как мышь в горшке. А сколько их помогать бралось. Тот хитрит, лишь бы день перетянуть. У того персты деревянные. Один прицеливался, что бы украсть — хоть под ноготь спрятать. Я выследил и бил его, как ветер рожь. Не за то, говорю, толку тебя, что украл, а за то, что попался. Еще одного взял на пробу. Работящий, внимательный малый, но беда: пить не умеет».
