– Почему бы тебе не рассказать? – просияла Даллас.

Я молча смотрела на нее, она не отводила взгляд. Затем подалась вперед, и улыбка сошла с ее лица.

– Думаю, ты нарастила слишком крепкую броню, – сказала она. Я нахмурилась, но она продолжила. – А в броне интересно то, что она не только держит других на расстоянии. Она и нам самим не дает выйти наружу. Мы наращиваем броню, не осознавая, что загоняем себя в ловушку. В итоге ты превращаешься в двух разных людей. И один из них – этот блестящий металл…

Девушка из стали.

– А человек внутри распадается на части.

– Я – нет.

– Ты не можешь быть сразу двумя. В конце концов ты станешь никем.

– Вы меня не знаете.

– Я знаю, что ты порезала себе руку, – сказала она просто. – И знаю, что иногда люди причиняют себе вред, потому что это единственный способ выбраться из брони.

– Я себя не резала, – возразила я. – Я этого не хотела. Это вышло случайно.

– Или же это признание. Крик о помощи.

У меня внутри все перевернулось от этих слов.

– Я здесь, чтобы помочь, – добавила она.

– Вы не можете помочь, – я закрыла глаза. – Это все сложно.

– Жизнь вообще непростая штука, – Даллас пожала плечами.

Воцарилось молчание, но я боялась сказать лишнее. Наконец Даллас поднялась и убрала блокнот, который она так и не открыла.

– Ты, должно быть, устала, – предположила она. – Я вернусь завтра утром.

У меня в груди екнуло.

– Но мне уже зашили рану. Я думала, что смогу уйти.

– К чему такая спешка? – спросила она. – Куда-то торопишься?

– Просто ненавижу больницы.

Даллас мрачно улыбнулась.

– Добро пожаловать в наш клуб.

Потом она велела мне отдыхать и вышла из палаты.

Да, нужно отдохнуть. Отдых пойдет мне на пользу.

Даллас вышла, я хотела отвернуться от окна, но вдруг заметила, что в коридоре ее остановил мужчина. Сквозь жалюзи я видела, как они немного поговорили, а потом он указал на мою дверь. На меня. Его золотые волосы блестели даже при искусственном больничном освещении. Это был Эрик.

Даллас разговаривала с ним, скрестив руки на груди. Я не умела читать по губам, так что могла только догадываться, что она ему говорила. Когда они закончили разговор, он оглянулся. Я ожидала увидеть такое же самодовольное выражение, как у Сако: Хранительница сама вырыла себе могилу – разве это не повод позлорадствовать? Но в его глазах сквозило беспокойство. Он коротко кивнул, повернулся и ушел. Прижав руку к груди, я нащупала под тонкой больничной сорочкой свой ключ. Вскоре пришла медсестра с двумя маленькими таблетками и водой в картонном стаканчике.

– Обезболивающее, – пояснила она.

Мне хотелось принять таблетки, но я боялась, что обезболивающее окажется снотворным. К счастью, она оставила таблетки на столике, и я спрятала их в карман, пока родители не увидели.

Остаток вечера мама говорила по телефону с Коллин, а папа притворялся, что читает журнал, хотя на самом деле наблюдал за мной. Никто из них не сказал ни слова. И это хорошо, потому что я бы не нашлась сейчас, что им ответить. Когда наконец они задремали – папа на стуле, а мама на кушетке, – я встала с кровати. Моя одежда лежала на стуле. Я переоделась, убрала телефон в карман и выскользнула в коридор, отправившись на поиски автомата с газировкой. Больницу окутала непривычная тишина. Обнаружив автомат, я вставила купюру в освещенный слот и почувствовала царапанье в кармане. Я достала архивный список и увидела в нем четыре имени. Четыре Истории, которые я не смогу вернуть. Я тут же вспомнила предупреждение Роланда: «Просто делай свою работу, и все будет в порядке».

Глубоко вдохнув, я вытащила из кармана телефон.