шкафа. Заглядывали под кровать. Но это не помогало, потому что я не боялась темноты, шкафов или чудовищ. Чудовища мне никогда и не снились, во всяком случае, те, что с клыками и когтями. Мне снились люди. Плохие люди днем и ночью проникали в мои сновидения и казались такими живыми, что я никогда не задавалась вопросом, настоящие ли они.

Однажды ночью в разгар лета дед вошел в спальню, сел на краешек кровати и спросил меня, чего я боюсь.

– Боюсь, что я застряну во сне, – прошептала я. – Что никогда не проснусь.

– Но ты проснешься, – пожал он плечами.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что такова природа снов, Кензи. Плохие они или хорошие, сны всегда заканчиваются.

– Но пока не проснусь, я не знаю, что это сон.

Он наклонился, опираясь обветренной рукой на кровать.

– Относись ко всему плохому, как к снам, Кензи. И неважно, насколько это страшно и мрачно. Так ты продержишься до того момента, когда проснешься.

Это плохой сон. Это ночной кошмар. Папа вел машину на бешеной скорости, а мама сидела сзади и зажимала рану на моей руке. Я закрыла глаза, ожидая пробуждения. Это сон. Мне все приснилось. Однако порез был настоящим. И боль настоящая. И кровь, забрызгавшая раковину в ванной, тоже настоящая. Что со мной произошло?

Я – Маккензи Бишоп. Я – Хранитель Архива. Та, кто просыпается среди ночи, та, кто не спит. Девушка из стали. А это все – дурной сон, и я должна проснуться.

Интересно, много ли Хранителей лишились рассудка?

– Мы почти на месте, – сообщила мама. – Все будет хорошо.

Нет. Хорошо уже не будет. У меня серьезные проблемы. Кто-то пытается меня подставить, но им и стараться необязательно. Потому что я не гожусь для этой службы. То есть, я изо всех сил пытаюсь, но ничего не получается. Ты устала?

Я зажмурилась. Я не осознавала, что по моим щекам катятся слезы, пока мама не прижала ладонь к моему лицу.

– Прости, – прошептала я, ощущая кожей ее шум.

Потребовалось четырнадцать стежков, чтобы зашить порез на левой руке. Царапины на правой, сжимавшей осколок стакана, оказались мелкими и с ними не пришлось долго возиьтся. Средних лет женщина-врач с волевым подбородком и сильными, уверенными руками зашивала рану, неодобрительно поджав губы, как будто я порезала себя, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Все это время родители стояли рядом и наблюдали. Они не выглядели сердитыми, скорее, грустными, подавленными и напуганными. Они как будто не понимали, как же вышло, что вместо двух здоровых детей, у них остался один, и тот не в себе.

Я хотела что-нибудь сказать им, но не придумала ничего, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, а правда только все усугубит. Поэтому, пока мне обрабатывали рану, в кабинете стояла тишина.

Папа сжимал мамино плечо, а мама держала в руке телефон, однако у нее хватило сил не звонить Коллин, пока доктор не закончила и не попросила родителей пройти вместе с ней. В кабинете было окно, и сквозь жалюзи я видела, как они идут по коридору. Я осталась одна и осмотрела себя. Меня заставили надеть больничный голубой халат с поясом. Я молча оглядела руки и ноги, подмечая не только свежие ушибы и ссадины, но и старые шрамы, полученные за последние четыре года. За каждым из них стоял случай из прошлого: кожа, содранная о стены Коридоров; следы ногтей и зубов отбивающихся Историй. Затем я подумала об увечьях, незаметных глазу: сломанные ребра и запястье, которое не заживет, потому что я постоянно кручу им, слушая, как щелкает кость. Щелк, щелк, щелк.

Однако вопреки утверждениям Коллин, порез на руке, скрытый сейчас под ослепительно-белыми бинтами, – первое увечье, которое я нанесла себе сама. «Я этого не делала, – подумала я. – Я не…».

– Мисс Бишоп? – раздался голос.

Я подняла голову. Я не слышала, как открылась дверь. На пороге стояла женщина, которую я никогда раньше не видела. У нее были грязные светлые волосы, небрежно собранные в хвост, однако ее тон и безупречная осанка заставили меня насторожиться. Отряд? Я никогда ее не встречала, но в фолианте полно страниц, а мне знакомы лишь несколько. Затем я прочла ее имя на бейдже, приколотом к отвороту облегающего костюма, и почти пожалела, что она не из Отряда.

Даллас МакКормик. Психотерапевт. В руках она держала блокнот и ручку.

– Предпочитаю, чтобы меня называли Маккензи, – отозвалась я. – Чем могу помочь?

На ее лице мелькнула улыбка.

– Этот вопрос должна задать я. – Она села на стул рядом с кроватью. – Похоже, у тебя был тяжелый день, – заметила она, указывая на мою забинтованную руку.

– Вы и половины не знаете.