— Мистер Блюхер, я понимаю вашу занятость и поэтому весьма признателен за согласие принять меня. Америка — я имею в виду не только большой бизнес, но вообще широкое общественное мнение — интересуется тем, как вы объясните поражение ваших армий.

— Мне нравится, что вы не крутите, — ответил Блюхер, достав из вазочки несколько остро отточенных цветных карандашей. — Мне правится, что вы ставите вопрос в лоб. Я отвечу вам. В связи с переговорами в Дайрене мы не предпринимали чрезвычайных мер по охране нашей границы вдоль нейтральной полосы по Иману, потому что, по условиям перемирия двадцатого года, за эту границу отвечали японцы. И еще — мы знали о существовании сильнейших белых группировок вдоль наших границ с Китаем и Монголией, откуда до Читы — рукой подать. Следовательно, мы обязаны были держать чересчур громоздкую пограничную армию для защиты тылов.

— Простите, господин министр, но сейчас вам тем не менее пришлось оголить тылы? По сообщению японских телеграфных агентств, вы сняли все пограничные войска и перебросили их под Хабаровск.

— Вам нужно официальное подтверждение? — улыбнулся Блюхер.

— О нет! Официальные подтверждения мы привыкли получать неофициальным путем.

— Но это уже путь не журналистики, а разведки.

— Две стороны одной медали, министр, если говорить честно.

— Мне не хочется обсуждать эту тему. Вопросы, представляющие военную тайну, несколько отличны от тех дискуссий по вопросам длины юбок, которые с таким блеском ведутся на страницах ваших газет.

— У нас достаточные запасы бумаги…

— Бумага — не ум, ею можно запастись впрок, — ответил Блюхер.

Кэбб захохотал, щелкнул пальцами и сказал:

— У нас это называется — «один ноль, впереди мистер Блюхер».

— Итак, продолжаю. Мы были убеждены, что, пока ведутся в Дайрене переговоры, нет надобности в исключительных мерах по охране границы по Иману, ибо международные гарантии, которые столь широковещательно дала Япония, казались нам вполне серьезными. Увы, мы ошиблись. Японцы пропустили белые армии через свои границы, нападение было неожиданно, отсюда — временный успех белых войск.

— Сдачу Бикина, Хабаровска, Ина вы считаете случайностью? Потерю тысячи километров вы называете временной?

— Да.

— Вы убеждены в вашей победе?

— Конечно.

— На чем зиждется ваша убежденность?

— Я слишком хорошо знаю, что несут с собой белые войска. Так же как ливень предшествует зною, так и эта победа белых — канун их окончательной гибели.

— Вы говорите, словно пророк.

— У меня слишком веселый характер для этой должности.

— Последний вопрос: мир хочет узнать правду о переговорах в Дайрене.

— Я думаю, мы заключим с Японией торговый договор.

— А чем собираетесь торговать?

— По преимуществу зубными щетками.

— Кто кому будет продавать зубные щетки?

— Друг другу. Они нам синенького цвета, а мы им фиолетовые.

— Надеюсь, если я передам в Нью-Йорк это сообщение, меня не выдворят из Читы за разглашение военной тайны?

— Только не спутайте цвета. Если вы напишете, что мы будем продавать Токио красные зубные щетки, обязательно выдворят.

— Вопрос не для печати — позволите?

— Пожалуйста.

— Как вы относитесь к японцам?

— Я глубоко уважаю эту нацию — художников, строителей и поэтов.

— Последний вопрос: нам известно, что вы обязываете комсостав армии изучать английский язык. Что вы имели в виду, издавая этот приказ?

— Я действительно издал такой приказ. После нашей победы мы проведем широкую демобилизацию, и многие из командиров станут инженерами, дипломатами, торговыми работниками. Им придется общаться с вашими людьми, а я не очень верю искусству переводчиков. Я даже думаю, что, если бы каждый человек на земле знал хотя бы два языка, войны в будущем были бы исключены из жизни общества.

— Вы говорите о будущем, когда ни одна страна мира не признает ни ваше, ни ленинское правительство? Вы говорите об этом, когда белые войска разгромили ваши армии под Хабаровском?

— Именно.

— Вы говорите, как верующий.

— Довольно сложно объяснить разницу между понятиями «верующий» и «уверенный». Тем не менее запишите это себе в книжечку и порасспросите ваших русских друзей из нашей эсеровской оппозиции.

— Благодарю вас, мистер Блюхер.

— Всего хорошего, мистер Кэбб.

…Через пять минут после того, как Кэбб покинул здание штаба, Блюхер пригласил к себе сотрудников особого отдела разведупра и предложил разработать тщательный план по дезинформации противника, с тем чтобы у белых создалось впечатление о новой переброске погранвойск с китайской границы к Хабаровску.

Блюхер в сопровождении командиров быстро идет через плац к конюшням, огороженным высоким забором. Оттуда доносится тоскливое ржание. Блюхер — злой и хмурый, на лбу — складки, глаза спрятаны под бровями. В громадный огороженный двор, где сейчас стоит добрая сотня лошадей, купленных для бригады у крестьян, он почти вбегает.

— Почему кони не в конюшнях?

— Полно, ставить некуда.

— Почему не построили временных?

— Завтра переведем конский запас в Балку, там есть пустые помещения.

— Почему завтра? Почему не сегодня?

Он не слушает ответа, досадливо машет рукой и начинает осматривать лошадей. Делает он это медленно, близко заглядывает в конские морды, щупает мускулатуру груди и нос. Он переходит от одной лошади к другой и очень вдумчиво, тщательно изучает каждую. Коннице белых надо противопоставить красную конницу, иначе пехоте не выдержать. И орудиям надо придать лошадей — они мертвы без конницы.

— Куда вы думаете определить эту, каурую? — спрашивает Блюхер сопровождающих его командиров.

— В пятую батарею.

— Понятно… Извольте сказать, каковы требования к вьючным лошадям для артиллерии?

— Какие требования?

— Те, которые разосланы по частям неделю назад. Вы их видели?

— Так точно.

— Помните?

— Да.

— Извольте повторить.

— Я помню в общих чертах…

— Придется напомнить частности. Вьючная лошадь для артчастей должна быть с широкой грудью, на коротких ногах, плотного склада, круторебрая, с крепким копытным рогом, с прямой короткой спиной, без старых ссадин на спине и с невысокой правильной холкой, — вдалбливая каждое слово в собеседников, отчеканил Блюхер. — А разве эта лошадь в артиллерию годится? На ней хоронить хорошо, а не воевать. Определите ее в обоз.

Блюхер идет дальше, осматривая коней.

— А это что такое? — спрашивает он. — Каких лошадей мы вообще не берем в армию?

— С порчеными копытами.

— Еще?

— С сжатой пяткой.

— Еще?

— Вислоухих.

— Еще?

Молчат командиры, смотрят под ноги, мнутся.

— Ай-яй-яй, — качает головой Василий Константинович, — нехорошо иметь девичью память, граждане комэски и комкавполками. А если у коня передние ноги значительно выгнуты назад в коленях?

— Не годится, если гнуты в коленях, — гудят командиры.