что-нибудь еще в том же роде. Может, живем мы здесь, внизу, несколько примитивно, но мне хотелось бы думать, что лучших правил цивилизации держимся.

Она дружески треплет меня по плечу и уводит детей. Те вежливо здороваются на ходу, и я чувствую, что мне здесь рады. Рады все, кроме девочки с косичками. Она приветствует меня весьма холодно и говорит:

– Да, ты можешь любить Лэча, но только немного. Он говорит, что это я – его любимая девочка. Не забывай про это! – Она грозит мне пальцем и убегает. Пока она не скрылась из виду, мне удается сохранять серьезное выражение.

– Я провожу тебя в твою комнату, – говорит Лэчлэн. – Не сомневаюсь, что тебе не терпится принять душ и переодеться. Есть во что? – Он кивает на мой рюкзак.

Я и сама не знаю. Не было времени заглянуть.

– Посмотрю, что удастся раздобыть твоего размера.

– Спасибо… Лэч, – отвечаю я. Он широко улыбается и ведет меня в мое новое жилище.

Я остаюсь одна, и постель выглядит так соблазнительно, что хочется рухнуть на нее, свернуться калачиком под хрустящими, только что постеленными зелеными простынями и заснуть на годы. Но на мне столько грязи, что сама мысль осквернить эти простыни кажется невыносимой, и я иду в маленькую душевую кабинку, становлюсь под холодную струю и жду, пока с меня более или менее сойдет грязь.

Оказаться в этой комнате, в самом Подполье – все равно что оказаться в сердце Земли. Комнаты высечены непосредственно внутри скальной породы, все поверхности гладкие, все прилегают друг к другу плотно, без неровностей и зазубрин, типичных для домов остальной части Эдема. Я понимаю, что комнаты эти – не пещеры, они рукотворны, но, поскольку в материале, из которого они сделаны, нет абсолютно ничего искусственного, возникает ощущение, что Земля сама создала это место для них – тех, кто тут живет.

Для нас. Теперь я – часть этого мира.

Наконец, отмывшись, даже не вполне вытершись, не согревшись после душа, я укладываюсь в постель и упираюсь взглядом в потолок, ощущая нечто среднее между восторгом, печалью и опустошенностью. Рюкзак валяется на полу, рядом с кроватью. Я понимаю: скоро мне придется порыться в нем, извлечь содержимое… но понимаю и другое: стоит мне увидеть то последнее, что сделала для меня мама, как вновь охватит меня тоска, которую я покуда держу в узде. С этим горем мне придется прожить всю жизнь, но нельзя же позволить себе всю жизнь обливаться слезами.

И я начинаю размышлять об этом чудесном, загадочном месте, в котором вдруг оказалась. Лэчлэн сказал, что живут здесь около двухсот человек, от младенцев до стариков, все – второрожденные. Община существует тут, под землей, около пятидесяти лет, с тех самых пор как кто-то из второрожденных обнаружил этот тайный мир. И хотя многие из его граждан отваживаются подниматься в Эдем за провизией, он сохраняет свою автономию и развивает свою культуру.

Что здесь за образ жизни, я пока толком не разобралась, но отличия видны даже в одежде. В Эдеме мода на яркое и вызывающее, рассчитанное на то, чтобы привлекать к себе внимание. Здесь цвета несколько более приглушенные, более естественные. Крой простой, струящийся, а ткань зачастую необыкновенно красивая, пестрых расцветок, со случайно – но на удивление уместно – разбросанными по ней узорами, придающими костюму поразительную цельность. Эта пестрота воспринимается не как лоскутное одеяло, сшитое из случайных обрезков, а как продуманный замысел мастера, берущего отовсюду все лучшее и превращающего эти фрагменты в нечто еще более привлекательное.

Почти все, кто мне попадается на глаза, носят какое-нибудь украшение из кристалла. У большинства это просто осколок на нитке, надетой на шею. А у одной симпатичной девушки – алый кружок, вставленный в ободок, схватывающий вьющиеся волосы. Некий престарелый мужчина, на котором не видно никаких кристаллических украшений, остановившись поговорить со мной, лезет в карман и извлекает осколок гладко отполированного чистого кристалла.

На Лэчлэне тоже никаких кристаллов не видно, но шея у него обмотана змеевидным шнурком, сплетенным из красных и оранжевых нитей. Впрочем, может, и у него имеется какой-нибудь кристалл.

Ни с кем, кроме Айрис и детей, я пока не знакома, но отношения здесь, на первый взгляд, очень простые, непринужденные. Никто никуда не торопится, как во внутренних кругах Эдема, – ни на работу, ни на представления, никто не рыщет в поисках денег, никто не бежит от опасности – как в кругах внешних. Кажется, здесь, внизу, люди живут по иным часам – внутренним. Ощущение такое, будто никто не чувствует, что за ним охотятся, загоняют в угол, – как наверху, в Эдеме. А ведь там – это мне сейчас приходит в голову – каждый по-своему настороже, каждый ждет подвоха. Вероятно, все дело в дереве – оно успокаивает, создает ощущение близости к природе. А может, просто человек испытывает облегчение, оказавшись там, где его место.

Я и сама начинаю ощущать нечто подобное, вдыхая запах листьев, чувствуя, как кожи касается легкий ветерок пещеры. Наконец я чувствую себя готовой открыть рюкзак.

Первое, что я оттуда извлекаю, приводит меня в изумление: это моя изодранная мягкая игрушка – шимпанзе. Должно быть, мама не дала ее выбросить вместе с мусором, а упаковала вместе с другими вещами, когда я смотрела в другую сторону. Я крепко прижимаю обезьянку к груди, потом бережно откладываю в сторону.