Мама частенько говорит, что не существует вещей, которых не мог бы исправить горячий душ. Я варюсь под кипятком уже в течение получаса и ни на шаг не приблизилась к решению своих проблем.

Роланд отправил меня домой, одарив на прощание тяжелым взглядом и просьбой не доверять никому. Это не так трудно, если вспомнить о том, что кто-то пытается уничтожить прошлое и тебя заодно. Я тут же думаю о Патрике, но как бы ни сильна была моя антипатия, стоит признать, что он — образцовый Библиотекарь, а параллельно с ним в Архиве работает множество народа. Это может быть кто угодно. С чего же начать?

Я включаю такую горячую воду, что едва могу терпеть, и обжигаю плечи. После встречи с Роландом я пошла в Коридоры, чтобы развеяться. Это не помогло, и мне удалось вернуть только две самые молодые Истории и наполовину очистить лист. Прошло всего пять минут, и появились три новых имени.

Я искала Оуэна, но безуспешно. Я боюсь, что спугнула его, хотя в Коридорах сложно скрываться долгое время. И тем не менее там существует множество тайников. О которых ему, судя по всему, известно больше, чем мне. Я никогда еще не встречала Истории, которой не хотелось бы, чтобы ее нашли. И почему он не должен прятаться? Ведь его день уже истек, а я — та, кому суждено отправить его назад. И я это сделаю… но сначала я должна понять, что ему известно. А для этого мне нужно заполучить его доверие.

Как заполучить доверие Истории?

Дед сказал бы, что это абсурд. Пока горячая вода заливает мои плечи, я вспоминаю лицо Оуэна и невыразимую грусть в его глазах, когда он говорил о сестре. Не о ее гибели, а о том, как она любила играть с ним, о сказках, фрагменты которых она прятала для него в отеле.

Как-то раз она сочинила для меня сказку и рассовала фрагменты по всему Коронадо: в трещины каменных скамей в саду, под плиты… Понадобилось много времени, чтобы собрать все фрагменты, и даже тогда мне не удалось найти окончание…

Я резко выключаю воду.

Вот возможность расположить его к себе. Щедрый подарок, входной билет в его душу. Это действительно хорошая возможность. Но я тут же падаю духом. Каким образом маленькие клочки бумаги могут сохраниться за шестьдесят лет? Потом я думаю о Коронадо, о его медленном, словно неохотном угасании, и надеюсь, что все возможно. Во всяком случае, не исключено.

Поглядывая на Архивный листок, брошенный на кровати (и хмурясь на пять имен в списке, самому старшему из которых — 18), я быстро одеваюсь. Раньше я жила в ожидании каждого имени и безумно радовалась, когда появлялась новая работа. Теперь я равнодушно засовываю листок в карман. На большой стопке коробок пылится «Божественная комедия» Данте. Сунув книгу под мышку, я иду к выходу.

Пала снова сидит за кухонным столом и приканчивает уже четвертую чашку кофе, судя по пустому кофейнику. Мама сидит рядом, составляя списки. Перед ней лежит сразу пять листов бумаги, и она что-то переписывает с таким рвением, словно надеется внести порядок во всю свою жизнь.

Они одновременно поднимают головы, когда я вхожу.

— Ты куда собралась? — интересуется мама. — Я как раз краску купила.

Одно из основополагающих правил удачного вранья, если такие вообще существуют, — никогда не втягивать посторонних в свои истории. Ведь ты не можешь контролировать других людей. Поэтому когда я говорю «гулять с Уэсли», мне хочется ущипнуть саму себя.

Папа сияет, мама хмурится. Я морщусь как от зубной боли и иду к двери. И тут, к моему счастью, ложь превращается в правду: я открываю дверь, и сталкиваюсь на пороге с худой фигурой в черном.

— И вот, о чудо! — говорит Уэсли, ссутулившись. В руках у него пустая кофейная чашка и коричневый бумажный пакет. — Мне удалось скрыться.

— Легок на помине, — говорит папа. — Маккензи как раз собиралась…

— Скрыться от чего? — перебиваю я папу.

— От гнева Чеза Айерса, в западне которого я мучился долгие дни. Недели. Годы. — Он картинно утыкается лбом в дверь. — Я даже не знаю, как это описать.

— Мы же только вчера виделись.

— Ну и что. А ощущение было такое, что годы. А теперь я пришел молить о кофе и принес конфет, чтобы спасти тебя от гнета и самодурства… — Он вовремя замечает маму, стоящую неподалеку со скрещенными на груди руками. — Ой, здравствуйте!

— А ты, наверное, тот самый парень, — говорит мама. Я закатываю глаза, но Уэсли улыбается. Не с хитрецой, как обычно. Его темные волосы и подведенные глаза не должны сочетаться с такой искренней, почти детской улыбкой, но все ровно наоборот.

— А вы, наверное, та самая мама, — говорит он и протискивается мимо меня в комнату. Переложив пакет в левую руку, он протягивает