Проходили мимо темных переулков и в раскрытые двери видели жилые комнаты землянок. Люди сидели на полу вокруг чадного огонька единственной свечи. Кто-то шил одежду, другие латали подметки. Варили что-то в широких черных котлах на глухом огне, затачивали ножи. Тихо бормотали, перешептывались. Были и те, кто просто лежал на циновке, не то в дреме, не то в болезни. Заметив нас, бедняки затихали. Иногда выходили посмотреть, как мы спускаемся на очередной ярус.

Небо отдалилось, горло пропасти сузилось, и все улицы стали совсем темными. Несколько раз я вздрагивал, натыкаясь на людей, – они были грязные, одетые в серое и поэтому сливались с балками и столбами. Худые, понурые, они молча косились на чужаков.

Все чаще попадались землянки без дверей. Жилые помещения перемежались рабочими. В тесных мастерских невидимые мне фигуры накачивали пышущий горн. Слышался лязг металла и отдаленные не то скрипы, не то вскрики.

Так как в пропасть летели мусор, объедки, содержимое туалетных горшков, то и каждый новый ярус оказывался все более грязным, смердящим. Грязь и отходы, сброшенные сверху, рассыпались, расплескивались, залетали на доски улиц, облепляли сваи.

– Лианил всегда был любопытным мальчиком, – неожиданно проговорила Миалинта. – Единственный ребенок в семье наместника. В одиннадцать лет ему уже многое разрешали. Он свободно ходил по резиденции, бывал в библиотеке и хранилище. Тирхствин даже пускал его на заседания Совета. Общительный, добрый мальчик.

Девушка внимательно смотрела на дощатую улицу, по которой мы шли. Обходила трещины и грязь. Следила за каждым шагом. На меня даже не смотрела, будто решила просто рассказать о своем брате вслух, в пустоту, ни к кому не обращаясь лично. При этом говорила сухо, принуждая себя к каждому слову – в голосе слышалась дрожь. Я и не думал, что наш разговор приведет к такой важной и болезненной для Миалинты теме.

– Послушай… – Я бережно коснулся ее плеча. – Не обязательно об этом говорить.

– Обязательно. – Дочь наместника качнула головой и, все так же глядя под ноги, пояснила: – Я не просто так рассказываю. Хочу, чтобы ты кое-что знал. Быть может, тебе удастся мне объяснить.

– Объяснить? Что?

– Я ведь тоже отчасти виновата в том, что сейчас творится в городе. Один неверный шаг…

– О чем ты?

– Лианил сразу признал во мне сестру. – Миалинта будто не слышала моих вопросов. – Я помогала ему с занятиями. Описывала Южные Земли, южан, их восстание, Сортондил и Саарминское ущелье… Лианилу нравились эти истории. Мы договорились, что на его кухтиар вместе отправимся путешествовать[23]. Свой кухтиар я должна была получить через полгода.

Все было хорошо. Я могла только радоваться такой семье. Но ни на минуту не забывала о смерти отца. Приемыш. Подкидыш. Чужак. Я по-своему завидовала Лианилу. Он не видел войны, крови. У него были настоящие родители. С первых дней жил в тихом горном Багульдине с его каменными улочками и запахом из пекарен по утрам.

А потом Лианил вдруг замкнулся. Только сидел в своей спальне. Смотрел в окно. Даже не шевелился. Мне становилось не по себе, когда я за ним наблюдала. Сидит, свесив ноги, и за целый час даже не покачнется, не вздрогнет…

Лекари подумали, что он заболел. Стали отпаивать его настойками. Лианил покорно пил. Никому не перечил. – Миалинта тяжело вздохнула. – А потом признался мне, что не выходит из спальни, потому что в коридоре все залито кровью. Я… Мне ведь было пятнадцать. Я не понимала. Сказала ему, что никакой крови нет.

«Нет. И не будет». – Он улыбнулся и полоснул себя ножом по руке. Вот так. – Дочь наместника показала пальцем на своем предплечье. – Я не успела его остановить. Подбежала… Крови не было. Порез остался, но он был пустой. Внутри – белая мякоть. И она на моих глазах стала затягиваться. Мне стало страшно.

«Только ты поможешь, – прошептал Лианил. – Ты уведешь меня отсюда. Другие не поймут. И сделают хуже. А крови не будет. Ее и не было никогда. Она там – в коридоре. На всех перилах. На всех лесенках. И ее уже не отмыть».

Я испугалась. Отец всегда учил помогать тем, кто мне доверился. А я подвела Лианила… На словах я искренне сочувствовала брату, но внутри в одно мгновение – крохотное, ничтожное, но такое омрачающее мгновение – пронеслась мысль: «Вот и тебе досталось. Вот и ты страдаешь».

А потом я сделала главную ошибку. Поторопилась. Не подумала. Рассказала Тирхствину о том, как Лианил порезал себя, что при этом сказал. Ведь я понимала, что этими словами убиваю его. Черноит в семье наместника… Да, он стал черноитом. Худшее, что может случиться с ребенком.

После того дня все изменилось. Я могла… могла забрать брата, уехать с ним. Спрятать его ото всех. Да, я бы осталась без кухтиара, но у меня было достаточно золотых и серебряных залогов, чтобы никогда об этом не думать… В конце концов, я могла первым делом пойти к матери Лианила. Она бы сама согласилась спрятать сына. Укрыть его от любого преследования. У нее были связи, родственники. А я пошла к Тирхствину… Догадывалась, что убиваю брата этим выбором, но все равно пошла.

Наместник хотел защитить Клеантию, свою жену. Понимал, что сын-черноит сделает их жизнь невыносимой. Слухи, пересуды, домыслы. И вечная тоска по единственному ребенку, который… Прости, мне трудно все это вспоминать.

Миалинта тревожно всматривалась в полумрак впереди. Мне показалось, что в ее глазах блестят слезы. Помолчав, она продолжила: