– Ты не похож на жреца, – сказала она. – Ты – воин. Это очевидно даже в маске. Между тобой и жрецом существует такая же разница, как между мужчиной и женщиной. Клянусь Сетом! – воскликнула она, замерев на месте, и глаза ее удивленно расширились. – Готова поспорить, ты даже не стигиец!

Движением настолько быстрым, что глаз не поспевал за ним, он схватил ее за горло и легко, словно лаская, сжал его.

– Ни звука! – предупредил он.

Ее безупречная кожа цвета слоновой кости оказалась холодной, как мрамор, но в больших темных глазах не было и тени страха, когда она взглянула на него.

– Не бойся, – спокойно ответила она. – Я тебя не выдам. Но ты сошел с ума, если пришел сюда, чужеземец, в запретный храм Сета!

– Я ищу жреца Тутотмеса, – сказал Конан. – Он здесь, в этом храме?

– Зачем он тебе понадобился? – ответила она вопросом на вопрос.

– У него есть то, что украли у меня.

– Я отведу тебя к нему, – предложила она с такой готовностью, что он моментально исполнился подозрений.

– Не играй со мной, девочка, – прорычал киммериец.

– Я не играю с тобой. Просто я не питаю любви к Тутотмесу.

Он заколебался, но потом решился; в конце концов, он был настолько же в ее власти, как и она – в его.

– Иди рядом, – приказал он и, отпустив горло, крепко взял ее за запястье. – Но ступай осторожно. Одно неверное движение…

Она повела его по идущему под уклон коридору, все ниже и ниже, пока светильники не исчезли, и ему пришлось идти на ощупь в полной темноте, полагаясь не столько на зрение, сколько на слух и ощущение присутствия женщины рядом. Однажды, когда он заговорил с ней, она повернула к нему лицо, и он с содроганием отметил, что глаза ее светятся золотистым блеском. В голове у него зародились смутные подозрения и туманные опасения, но он упрямо шел следом за ней по лабиринту пересекающихся черных коридоров, в котором оказалось бессильным даже его чувство направления. Конан мысленно обругал себя за то, что позволил увлечь себя в эти темные подземелья, но поворачивать назад было уже поздно. И вновь он ощутил движение и жизнь во тьме вокруг, чувствуя, как зло и смерть жадно следят за каждым его шагом. Если только слух не обманывал его, он уловил легкое шуршание, которое то стихало, то вновь возобновлялось по короткой команде девушки.

Наконец она привела его в комнату, освещенную необычным канделябром на семь черных свечей, горевших жутковатым пламенем. Конан знал, что они спустились глубоко под землю. Комната была квадратной, со стенами и потолком, выложенными полированным черным мрамором, и обставлена на старинный стигийский манер. Он заметил эбеновую кушетку, накрытую черным бархатным покрывалом, и возвышение из черного камня, на котором стоял саркофаг.

Конан остановился в ожидании, глядя на многочисленные черные арки, зиявшие в стенах. Но девушка не сделала попытки двинуться дальше. Растянувшись с ленивой грацией на кушетке, она заложила руки за голову и окинула его призывным взглядом из-под длинных темных ресниц.

– Ну? – нетерпеливо осведомился он. – Что ты задумала? Где Тутотмес?

– Ни к чему спешить, – лениво отозвалась она. – Что такое лишний час – или день, год, век, если на то пошло? Сними маску. Дай мне взглянуть на тебя.

С недовольным ворчанием Конан стянул надоевший и неудобный головной убор, и девушка одобрительно кивнула, вглядываясь в его загорелое, покрытое шрамами лицо и горящие глаза.

– В тебе есть сила – большая сила; ты мог бы задушить бычка.

Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу; подозрения его только усилились. Положив ладонь на рукоять меча, он внимательно вглядывался в темные арочные проемы.

– Если ты заманила меня в ловушку, – сказал он, – то ты не доживешь до того, чтобы порадоваться своей проделке. Или ты слезешь с этой кушетки и сделаешь то, что обещала, или я…

Голос у него сорвался. Конан смотрел на саркофаг, на крышке слоновой кости которого с забытым искусством древности было вырезано лицо его обитателя. В этой резной маске пугающе угадывались знакомые черты, и он вдруг с удивлением понял, что это: между ней и девушкой, раскинувшейся на кушетке, прослеживалось несомненное сходство. Она могла быть моделью, с которой неведомый скульптор вырезал лицо на крышке саркофага, но ведь он-то знал, что портрету исполнилось по меньшей мере несколько сотен лет. По лакированной крышке бежала вязь архаичных иероглифов, и, порывшись в памяти в поисках обрывочных знаний и полузабытых легенд, услышанных за годы странствий, он прочел их вслух и сказал:

– Акиваша!

– Ты слышал о принцессе Акиваше? – полюбопытствовала девушка на кушетке.

– Кто о ней не слышал? – фыркнул Конан.

Имя этой древней и прекрасной принцессы тьмы до сих пор жило в веках, хотя минуло уже десять тысяч лет с тех пор, как дочь Тутамона наслаждалась кровавыми пирами в черных залах древнего Луксура.