Тяжелая бронзовая дверь была не заперта. Под его пальцами она приоткрылась, и киммериец заглянул в щелочку. Взору его предстала большая квадратная комната, стены которой были сложены из массивного черного камня. В нише на стене коптил факел. Комната была пуста. Он скользнул через порог и закрыл бронзовую дверь за собой.

Его обутые в сандалии ноги не производили ни малейшего шума, когда он пересек комнату, осторожно ступая по черному мраморному полу. В стене напротив стала видна приоткрытая тиковая дверь, и Конан скользнул в нее, сжимая в руке нож. Он оказался в огромном сумрачном помещении с черными стенами, настолько просторном, что потолок его терялся где-то в темноте над ним. В стенах виднелись черные арочные провалы дверей. Огромный зал освещали необычного вида бронзовые лампы, испускавшие жутковатый тусклый свет. На противоположной стороне огромного помещения вилась широкая черная мраморная лестница без перил, ступени которой вели наверх, в темноту. Со всех сторон над головой у Конана, подобно каменным уступам, нависали смутно видимые галереи.

Конан содрогнулся; он незваным вошел в храм какого-то стигийского бога, если и не самого Сета, то кого-либо столь же мрачного. И здесь не было недостатка в обитателях. Посреди огромного зала возвышался алтарь из черного камня, массивный и строгий, безо всяких украшений и резьбы, а на нем свила кольца гигантская священная змея, и ее чешуйки всеми цветами радуги переливались в тусклом свете ламп. Она не шевелилась, и Конан вспомнил, как ему рассказывали о том, что большую часть времени жрецы держат этих тварей в одурманенном состоянии. Киммериец неуверенно шагнул от двери, а потом вдруг попятился, оказавшись не в той комнате, которую только что покинул, а в нише, задернутой бархатными занавесками. Совсем рядом послышались чьи-то мягкие шаги.

Из-под одной из черных арок показалась высокая мощная фигура в сандалиях и атласной набедренной повязке, с широких плеч которой ниспадала длинная мантия. А вот лицо и голову прикрывала чудовищная маска полузверя-получеловека, на гребне которой колыхались страусовые перья.

Для проведения некоторых церемоний стигийские жрецы надевали маски. Конан надеялся, что мужчина не заметит его, но какое-то шестое чувство предупредило стигийца. Он вдруг резко свернул, хотя до этого целеустремленно направлялся к лестнице, и шагнул прямо к нише. Когда он отдернул бархатную занавеску, из темноты метнулась рука, схватила его за горло, так что он поперхнулся криком, и рванула его на себя, в нишу, где под ребра ему вонзился нож.

Следующий шаг Конана был вполне очевиден. Он снял с трупа скалящуюся маску и надел ее себе на голову, затем плащом рыбака накрыл тело, затащив его в нишу, и накинул себе на плечи мантию жреца. Сама судьба предоставила ему возможность для маскарада. Сейчас вся Кеми могла разыскивать святотатца, который осмелился защитить себя от священной змеи, но кто рискнет заглянуть под маску жреца?

Он смело вышел из алькова и направился к первому попавшемуся арочному проему, но не сделал и десяти шагов, как вновь обернулся, спиной ощутив новую опасность.

По лестнице спускалась процессия в масках, эти люди были одеты точно так же, как он сам. Конан заколебался, застигнутый на открытом месте, и замер в неподвижности, полагаясь на свою маскировку, хотя ладони у него увлажнились, а на лбу выступил холодный пот. Фигуры в масках, подобно призракам, сошли по лестнице и направились мимо него к одной из арок. Предводитель держал в руках эбеновый посох, в навершии которого скалился белый череп. Конан понял, что перед ним – одна из ритуальных процессий, назначение которых чужаку понять было решительно невозможно, но которые играли важную – и зачастую зловещую – роль в стигийской религии. Последний из жрецов слегка повернул голову в сторону застывшего киммерийца, словно приглашая его следовать за собой. Не сделать того, чего от него со всей очевидностью ожидали, значило возбудить подозрения. Конан пристроился сзади, за последним из мужчин, приноравливаясь к его неспешной походке.

Они двинулись по длинному и темному коридору со сводчатым потолком, и Конан с тревогой отметил, что череп на посохе засветился жутким фосфоресцирующим светом. Он вдруг ощутил приступ животной безрассудной паники; его так и подмывало выхватить нож и наброситься на эти дьявольские фигуры, а потом бежать куда глаза глядят из этого угрюмого храма. Но он взял себя в руки и постарался отогнать дремучие страхи, что начали подниматься на поверхность из самых темных закоулков подсознания, населяя тьму чудовищами и монстрами. Вскоре Конан облегченно вздохнул, когда они миновали двойные двери в три человеческих роста и вышли на свет звезд.

Конан спросил себя, а не пора ли нырнуть в какую-нибудь боковую темную аллею, но заколебался, не зная, что предпринять, а они тем временем двинулись по длинной темной улице, и прохожие, завидев их, поспешно отворачивались к стене. Процессия держалась середины улицы, откуда до стен было далековато; повернуть и укрыться в одном из переулков было бы слишком опасно. И пока он мысленно кипел, проклиная всех и вся, они вошли в невысокие арочные ворота в южной стене, и перед ними раскинулись скопления невысоких глинобитных хижин с плоскими крышами и пальмовых рощ, смутно различимых в темноте. Теперь или никогда, решил Конан; пришло время расстаться с его молчаливыми спутниками.

Но, едва только ворота остались позади, как обет молчания был нарушен. Жрецы начали оживленно, хотя и вполголоса, переговариваться друг с другом. Их церемонная походка тоже изменилась, и предводитель небрежно зажал посох под мышкой. Четкий строй нарушился, и жрецы гурьбой поспешили вперед. Конан старался не отставать от них, потому что в негромком гуле голосов он уловил слово, которое воспламенило его, и слово это было «Тутотмес»!

Конан со жгучим интересом рассматривал своих спутников в масках. Или Тутотмес был одним из них, или вся процессия направлялась на встречу