появиться.

Я снова машу первым мечом короля Артура, только на этот раз в согласии с Нимуэ и ее Эскалибуром, и озадаченная проходческая машина прекращает свое движение и застывает – миг все тянется, и вот наконец, вздохнув пневматикой, «Елизавета» отступает перед двумя столь древними предметами, сдает немного назад и меняет курс. Что это было – влияние магии или принятое под давлением обстоятельств решение изменить маршрут, сказать не берусь. Честно.

Машина посылает своим операторам печальный отчет о неожиданном препятствии.

Против археологии в наше время не попрешь. «Елизавета» корректирует свой курс и обходит Авалон стороной.

За спиной Нимуэ Артур поворачивается на каменном ложе на бок, прижимает к себе свою Гвиневеру, а Ланселот обнимает Артура, и они продолжают спать в счастливом тройном неведении. Успокаивается и двор короля под горой – там тоже наступает тишина, и все погружаются в сон.

Я поворачиваюсь к своей ведьме. Она догрызает половинку яблока. Вторую протягивает мне. Я принимаю из ее рук плод, сладкий, как будущее, и кислый, как прошлое, напоенный грязной магией древних, и впиваюсь в него зубами, не спуская глаз с нее, Девы Озера. Меч, снова ставший ножиком для разрезания бумаги, я отправляю в карман.

– Хочешь, пойдем покупаемся голышом? – предлагает Нимуэ. – Где-то тут, насколько я помню, есть подземное озеро.

– И римские бани тоже есть, – отвечаю я.

– И сосна, – говорит она, устремляя на меня сияющий взор.

– Точнее, хрустальная башня, – поправляю ее я.

– Старик, – хрипит Адам. Пошатываясь, он встает на ноги. Вид у него как с похмелья. – Это что, Камелот?

Кирстен Кэсчок – автор трех стихотворных книг: Unfathoms («Непостижимые»), «Красивое имя для девочки» и The Dottery («Пунктирно») – лауреат премии Дональда Холла в поэзии. Первый ее роман, Sleight («Мухлёж»), произведение художественной фантастики об эстрадном представлении. Она получила степень доктора философии в Университете Джорджии за изыскания в английском языке и еще одну степень по хореографии в Университете Темпл. С ее недавними работами можно познакомиться в журналах American Poetry Review, BOAAT и Liminalities. Кирстен Кэсчок – доцент кафедры английского языка и литературы Дрексельского университета, а также главный редактор журнала thINKing DANCE, издающегося консорциумом танцевальных артистов и писателей Филадельфии.

«Меня всегда привлекали истории и фильмы о детях, которые по-своему непутевы или пагубны, вроде «Дурного семени», «Пятого ребенка» и др. Когда я получила по почте малышовый носочек с изображением черепа на нем, то принялась думать о тех, кто этого малыша опекает. Можно ли, раздумывала я, написать историю о дурном ребенке, чтобы при этом вина НЕ легла прежде всего на его мать? Какого рода близость требуется, чтобы сломать этот, ставший каноническим, сюжетный мотив? Я начала писать с этой отправной точки, изнутри такой близости. Ощущение было… странным».

Мамаша – это, выражаясь исторически, мать постарше. Вон локон седины, который она не закрашивает. Ее страстное обожание ребенка похоже на слишком уж заметную косметику. Стоит ему споткнуться, как она всякий раз проявляет такую заботу, что, чувствую, нервничать начинаю за него и метаться понапрасну. Упадет ли дитя сегодня? Непоправимо? Вот какую тревогу воплощает ее поза, когда она в резком порыве вскакивает с лавочки, чтобы метнуться к нему по усыпанной щепой земле. Потрясает (учитывая, до чего она тревожится), что? она только позволяет ребенку по имени Гибб, рискующему насажать себе заноз на неустойчивых досках.

Я сижу одна, под деревом. Изо всех сил стараюсь не наводить страх на всю округу, бродя по ней призраком, держу на коленях раскрытую книгу. Это Рильке.

На следующий день они снова приходят. Она маленькая, слегка растрепана, пристегнула его к себе, будто они кочевники. Вовсе нет. Он спокойнее многих карапузов, блуждающих по этой половинке акра[61] со своими нянями и матерями по крови. Бесполезные приспособления, какие ей приходится отстегивать, прежде чем дитя ринется в какую-нибудь заварушку, расстраивают меня, чье дело – наблюдать. У его болтающихся конечностей вид неживых. Мне знакомо. Когда час спустя, перед уходом, она опять стреноживает его, мальчик более оживлен, цветущие пятна на его челе видны даже отсюда. Она сует ему в лицо бутылочку. Его охватывает оторопь молочного кормления, и мамаша снова защелкивает все пряжки и затягивает ремешки.

Низ спины вжимается в кору и начинает побаливать: травма напоминает о себе. Старая болячка. Уходя, мамаша шагает по траве на север. Малыш вполне подрос, чтобы ходить. Он должен ходить своими ножками. Ситуации вроде этой становятся все более нетерпимыми. Мальчику, следует заметить, три года, даром что бутылочку сосет. Талант манипуляции способен проявить себя уже с восьми месяцев. Пассивность как стратегия.

На третий день в обычное время они не являются.

Идет дождь. Бреду на Главную улицу за пончо и сэндвичем в интернет-лавке, который не могу есть. Возвращаюсь и вижу, как мамаша натужно толкает