лишь траву – зато вдоволь. В конце концов мы набрели на заросшую клевером лужайку, и там я остановилась, давая коню позавтракать по- настоящему.

– Смотри, раздобреешь на таких хлебах, как боров. Надо будет тебя хорошенько погонять – когда сама позавтракаю.

Я отвела Доброхота обратно в конюшню и вернулась в замок, но, увидев, как открывается дверь в трапезную, попросила:

– Пожалуйста, можно, я поем у себя в комнате?

Дверь замерла, а потом неохотно затворилась. В «Комнате Красавицы» меня ждал накрытый на маленьком столике великолепный завтрак.

– Если бы еще не эта гнетущая тишина… – доверительно поделилась я с чайной чашкой. – Здесь даже огонь горит бесшумно. Обслуживание безукоризненное, ничего не скажешь, – продолжала я, не уверенная, впрочем, что меня кто-то слушает, – однако звон посуды куда приятнее уху, чем молчание. Со звуками дом – или замок – делается обжитым. – Я подошла с чашкой к окну. – Мне никогда особенно не хотелось заводить в доме животных. Мартышки докучливы, от собачьей шерсти я чихаю, кошки дерут мебель, но вот птицы… Как приятно было бы сейчас услышать пение Орфея.

Я нашла у окна открывающуюся створку, и она распахнулась, разумеется бесшумно, стоило отодвинуть щеколду.

– Здесь даже птиц нет, – высовываясь в окно, посетовала я. – Я еще понимаю, почему те, кто передвигается по земле, стараются держаться подальше, но ведь небо ему вряд ли подвластно… – Подоконник с той стороны оказался довольно широким, да еще с неглубоким плоским желобом. – Как раз то, что нужно для птичьей кормушки, – произнесла я вслух и тут же обнаружила под рукой жестяную банку, расписанную павлинами, до краев полную зерновой смеси. Я рассыпала вдоль подоконника несколько щедрых пригоршней. – Мне бы хоть парочку воробьев, павлинов не надо. Те, которых я видела, только клевались.

Я окинула взглядом пышный сад. Неужели ни одну птицу до сих пор не соблазнили эти цветы и деревья?

– Может, они всего-навсего ждут приглашения? Считайте тогда, что я вас приглашаю! – громко заявила я. – От своего лица.

Я закрыла окно и переоделась в более-менее подходящую для верховой езды распашную юбку.

– Вы, наверное, слыхом не слыхивали о простой одежде? – в отчаянии воскликнула я, перерывая гардероб в поисках блузы без лент, драгоценных камней и кружев, отбиваясь от возмущенно хватающего меня за локти ветерка. Наконец одевшись, я отправилась устраивать Доброхоту обещанную выездку.

Ему и самому не терпелось размяться, поэтому, миновав сад с его аккуратными дорожками, он без лишних понуканий перешел в широкий размашистый галоп. Погода стояла холодная. Выехав на луг, я пустила Доброхота рысцой и закуталась в припасенный теплый плащ. По моим расчетам, до высокой, увитой остролистом живой изгороди, обозначающей границу моей тюрьмы, ходу было всего ничего – ведь вчера от ворот до замка Доброхот довез меня довольно быстро, да и отец в свое время разглядел ворота от самого сада. Но мы все ехали и ехали, то шагом, то рысью, через луга и рощи, рощи и луга. Местность здесь казалась более дикой – попадались камни, заросли кустарника, кочки и рытвины. Я уже стала склоняться к мысли, что изгородь, возможно, простирается не по всей границе замковых земель, и мы, сами того не ведая, забрели на окраину заколдованного леса. Впрочем, какой в том толк? Все равно, скорее всего, мы выйдем на широкую каретную дорогу, и она приведет нас обратно к замку. А блуждать по лесу до голодной смерти – радости мало.

Местами встречались даже островки нерастаявшего снега. Я оглянулась через плечо. Башни замка по-прежнему грозно темнели на фоне синего неба, но казались отсюда совсем далекими.

– Пора поворачивать. – Я потянула поводья и шенкелями послала Доброхота в сотрясающий землю галоп. – Теперь наш дом здесь, – задумчиво добавила я. – Негоже думать о побеге в первый же день. Тем более проку от этого все равно никакого.

Когда я водворила Доброхота в стойло, почистила его и сбрую, солнце уже клонилось к закату.

– Да, я заметила, что вы поменяли все латаные ремешки, и спасибо вам за это! – поблагодарила я вслух, начищая бляшки. Если их не начищу я, это сделают невидимые слуги – от меня не укрылось, что сияющая обычной чистотой сбруя, оставленная вчера на гвозде, с утра отливала зеркальным блеском. Кажется, меня вызывают на соревнование. Забинтованные руки еще плохо слушались, но уже не саднили, а волшебные бинты совсем не пачкались и не расползались, даже когда я мыла и натирала кожаную сбрую маслом.

Из конюшни я вышла в сад и села на пригретую солнцем мраморную скамью, смотреть, как краски дня тают в серых сумерках и закатном пламени. А может, и не солнце нагрело скамью, которая к тому же оказалась на удивление невысокой, как раз под мои размеры. Я повернулась к противоположной части сада – и увидела идущее ко мне Чудище. Оно подошло уже совсем близко, и я подавила невольный вскрик. Перемещалсось оно, несмотря на тяжелые сапоги, почти бесшумно, почти как длинные тени, подбирающиеся к моим ногам. Сегодня на нем был коричневый бархат, цвета сухой гвоздики, с кремовым кружевным жабо и длинными кружевными манжетами.

– Добрый вечер, Красавица! – поздоровался хозяин замка.

– Добрый вечер, Чудище, – ответила я, поднимаясь.

– Я вовсе не хотел нарушить твой покой, – скромно извинился хозяин. – Если хочешь, я уйду.

– Нет-нет, – поспешно возразила я из чистой учтивости. – Может быть, пройдемся? Мне нравится смотреть, как солнце садится за деревья, а здесь такой красивый сад.