Волхв вскинул руки, и беснующаяся толпа умолкла.

– Отрекаешься ли ты от своей веры? – спросил жрец священника.

Священник уже понял свою участь. Он выпрямился, собрался с силами.

– Нет, – громко ответил он волхву.

– Перейди в веру отцов и прадедов, склони колени и голову свою перед Перуном – и ты уйдешь отсюда свободным.

– Нет, – повторил священник.

У Ильи появилось уважение к молодому священнику. Вот стоит он, молодой, среди ненавидящих его язычников, и надежды на спасение нет, исход ясен. Кажется, скажи «отрекаюсь» – и будешь жить дальше. Но тверда была вера священника во Христа.

Борг повернулся к Перуну.

– Прими нашу жертву, Род!

Жрец сделал знак, и помощники волхва накинули на шею священника веревку кольцом. За два ее конца взялись двое добровольцев из язычников и стали тянуть в разные стороны, удушая.

Священник задергался, закатил глаза, захрипел.

Борг подошел не торопясь, наслаждаясь мучениями жертвы, и ударил священника ножом в сердце.

Язычники взорвались воплями.

Один из помощников поднес жертвенную чашу к ране, откуда толчками била кровь, наполнил ее и протянул жрецу. Борг поднес чашу к губам деревянного истукана:

– Испей, Род, кровь жертвы и ниспошли нам победу! – возопил он.

Лицо и грудь истукана были в крови.

Потом Борг отпил из чаши сам, и Илью едва не стошнило от отвращения – так хреново ему не было давно.

Воины за веревку утащили труп священника, а Борг и Гостята вскинули руки:

– Перун дал знак! Он принял наши жертвы! Возрадуемся, братья!

Язычники пустились в пляс, образовав огромный хоровод. Они делали несколько шагов в сторону, держась за руки, потом кланялись идолу и кричали «Славься!»

Илья незаметно отошел в сторону и встал за деревом, а когда массовая истерия завершилась и все направились к селу, присоединился. Он шел, а в душе росло негодование. До какой неоправданной жестокости, варварства могут опускаться люди?

Окружавшие же его язычники были веселы, похоже – они не видели в человеческом жертвоприношении ничего необычного. И если раньше Илья воспринимал их как гонимое меньшинство, сочувствовал им, хотя не разделял веры, то сейчас он чувствовал себя здесь чужим – так сильно повлияла на него стойкость молодого священника. На мученическую смерть пошел, но вере не изменил. Как говорится, на миру и смерть красна. А в кругу язычников, среди чуждых ему людей, даже без надежды, что кто-то сообщит семье о его смерти, о месте захоронения… Хотя какое захоронение? Помощники жреца бросят тело в ближайший овраг, на потребу диким зверям. Не по-людски!

Меж тем в селе к возвращению язычников с капища готовились. Вовсю кипели котлы, распространяя дурманящий запах кулеша – кушанья распространенного, простого, сытного и быстрого в приготовлении.

Из кувшина всем желающим разливали медовуху.

Кулеш разложили по мискам, изголодавшиеся язычники уселись на траву и стали есть. Каждому дали по доброму ломтю свежеиспеченного хлеба.

Однако у Ильи аппетит пропал напрочь. Он уселся в стороне, выпил медовухи – слабоалкогольного напитка вроде браги – и подумал: «Водки бы сейчас, чтобы забыться, стереть из памяти увиденную мерзость. Да только нет в этом времени столь крепких напитков».

Подошел Буслай:

– Поел уже, медовухой запиваешь? Шустро ты!

– Как получилось, – пожал плечами Илья.

– После таких обильных жертвоприношений все у нас получится, боги на нашей стороне. Что сможет их распятый бог против Макоши и Перуна?

Буслай был возбужден и доволен. Вокруг много людей, сотни три крепких мужиков – сила! Кто им сможет противостоять? Попы с крестами? На жертвенном камне дни свои окончат, как этот, сегодняшний.

Насытившись, выпив медовухи, мужики развеселились, плясать стали, песни петь, а потом развели огромный костер и стали через него прыгать. По поверьям, огонь очищает от нечистой силы.

Многие к вечеру упились, устали и позасыпали, где придется.

Илье вдруг подумалось: «Что меня здесь держит? Зачем я сюда пришел, в круг чуждых мне по духу людей? Вполне можно уйти незамеченным, вернуться в Ярославль».