Лучший способ почувствовать себя одиноким – умереть.

Самое отчетливое воспоминание Великана – как он очнулся обернутым в черный ящик, словно червяк в кокон паутины. В гробу клаустрофобия стократ острее даже у того, кто прежде не боялся замкнутых пространств.

Какое-то время казалось, что сейчас ночь. В мочевом пузыре не было позывов. Не было и тошнотворного послевкусия от гадкого сна.

Так почему он проснулся?

Кокон… Твердый деревянный кокон, тесный настолько, что тело напоминало лепешку. Брать одежду не по размеру – плохо. Брать гробы – еще хуже.

Смерть разгадала обманку с Именем…

Что-то твердое сковывало взгляд. На глаза положили монеты. Толстые и тяжелые, чтобы веки не открылись. Когда Великан моргнул, сталь заскрипела, но осталась на месте. Чтобы деньги не упали при переноске гроба, кто-то капнул на кожу клей.

До сих пор шрамы, словно уродливые розовые зрачки, следят за обстановкой, пока Большой Человек спит.

Ведьма приходит в себя, молча наблюдает за огоньком, грызущим сигаретный фильтр. В машине острый аромат жженого ацетатного волокна. Рокот двигателя кромсает ночь, пленница плачет.

Около десяти часов в могиле. Но десять часов – это здесь, наверху.

Там, внутри, – десять лет.

Во сне люди умирают, ибо наступает момент, когда они путают сон со смертью…

Великан решил, что наступила расплата за сон. Темная, тесная, обездвиживающая. Наверное, так сознание чувствует себя в коматозном теле.

Кара за сладкую негу под одеялом. Будто стигматы, ссадины на веках сочились теплым.

А потом темнота стала плеваться голосами мертвецов. Так стонут чайки, предвкушая славную бурю. Они выли и перешептывались по ту сторону досок.

По дереву застучало. Что-то, одновременно напоминающее стук тонких детских пальчиков и тиканье часов. Словно будильник отсчитывал мгновения до пробуждения.

Но из этого сна не было выхода.

Пальчиков стало катастрофически много. Их обладатели жутко злились на то, что Бог шепнул кому-то на ухо: «Проснись и дыши».

Пальчики и чайки, пальчики и чайки, злые пальчики и…

Чтобы спастись, нужно кричать. Даже когда в гробу остался только углекислый газ. Глотать его и выпускать наружу, процеживая сквозь опухшие связки порции страха.

Пальчайкипальчайкипальчайки!

Что-то лопнуло от боли, заливая горло кровью.

Сквозь шум пробился звук лопат могильщиков, копающих яму поблизости. Великана отрыли те же, что на похоронах засыпали его землей. Никто из них не слышал постукиваний и птичьего стона.

Когда почву раскидывали, мертвецы захлебывались от ненависти. Они завидовали.

Так появились Чайкины Песни.

Могила выплюнула его иным.

Несколько недель Большой Седой Человек не осознавал, что находится уже не в гробу. Великан очнулся в кровати, обнявшей тело толстыми кожаными ремнями. От вони мочи, лекарств и сумасшествия в голове клубилась вязкая химическая пустота. Далеко на периферии звучали голоса, которым уже не исчезнуть.

Большой Седой Человек уйдет из желтого дома лишь через год. Это случится весной. Очень скоро в бархатной темноте майской ночи он откроет еще одну железную истину.

Песни чаек нужно слушать.

То была ночь прощания с одиночеством.

Тогда, наверное, старая соседка и стала вынюхивать.

Иногда Господь бродил по кладбищам, говоря мертвецам «встань и иди».

Голоса мертвых похожи на крики чаек.

Карга пытается говорить, но захлебывается словами. Ее взгляд соскакивает на боковое зеркало. Там отражается заднее сиденье и девушка, чье имя Великан позабыл.

Позабыть – не страшно. Ей все равно понадобится другое – то, что обманет смерть. Но над этим еще будет время подумать.

Пленница плачет. Ей жутко, тем не менее она понятия не имеет о страхе. Ее седые волосы – это старение, а не результат вечности, проведенной в могиле.